А Туманов уже уводил свою девку прочь. Не уводил даже, а почти силой тащил по коридору. Эх, такая хорошая с Наташенькой партия могла бы быть, но теперь уж что…

* * *

В смерти Антона Кутасова не было ничего жуткого. Это если сравнивать с прочими, случившимися на острове смертями. Но именно она заставила Клима по-настоящему задуматься не только о собственном расследовании, но и о безопасности Анны.

Ни у кого не получится приручить этот страшный дом. Он живет своей особенной жизнью, собирает кровавые жертвы, и Климу очень не хочется, чтобы следующей жертвой стала Анна Шумилина. Да, он старается всегда быть рядом, не спускать глаз, но замок коварен, так же, как и обитающие в нем люди. Или не стоит себя обманывать и винить во всем бездушные стены? Они лишь декорации для разыгрывающейся на острове драмы.

Как бы то ни было, но Анне на острове не место. Особенно сейчас, когда смерть за смертью… Он разберется во всем сам, а она пусть остается в безопасности. Даже если увозить с острова ее придется силой.

Всю дорогу до усадьбы Анна молчала, озиралась тревожно по сторонам, а когда из кустов навстречу им вышел Митрофан, испуганно вздрогнула, но визжать, как девчонка, не стала. Молодец. С Митрофаном Клим обмолвился парой слов, сунул деньги, велел явиться в усадьбу завтра поутру. Пусть в его отсутствие за Анной присмотрит надежный человек. Так Климу будет спокойнее.

В усадьбе они оказались уже в темноте, и Анна сразу же поднялась к себе. Даже спокойной ночи не пожелала. Она злилась, и Клим знал причину ее злости. Он поступил некрасиво, сказал не просто глупость, а пошлость. Ведь на самом деле совсем другое хотел сказать, хотел, чтобы Анна осталась с ним до самого утра, чтобы гладила его по волосам, как маленького. Это для начала… Но испугался, позорно испугался самого себя, своих собственных желаний. А еще того, что рядом с Анной все менялось и в окружающем мире, и в нем самом. Он, не привыкший ни к ярким краскам, ни к ярким ароматам, терялся, когда на него обрушивался весь этот шквал, ослеплял, сшибал с ног. И в их первую встречу именно шквал неожиданного, до этого неведомого, оглушил его, сделал беспомощным, а оттого злым.

Гремела гроза, и из-за ливня не видно было ни зги. Сказать по правде, он даже экипаж их не заметил, он спешил на вокзал, потому что боялся передумать, боялся, что где-то по пути вернется здравый смысл и придется дать самому себе правдивый ответ на вопрос – а что же он надеется найти в Чернокаменске? И стоит ли вообще искать? Стоит ли тратить так неожиданно свалившееся на него наследство на авантюру с покупкой замка?

Они с бабкой никогда не жили богато, не голодали, но не более того. По крайней мере, Климу так казалось. Когда он был ребенком, потребность в любви была в нем куда сильнее, чем потребность в деньгах. А когда он ушел из родительского дома, то и вовсе перестал думать о бабкином капитале.

Оказалось, зря. Оказалось, капитал имелся. Неожиданно большой капитал. Можно сказать, огромный! И все это так же неожиданно досталось Климу. Обрушилось на него, когда он, раненый, едва не потерявший себя, вернулся с флота. Деньги, драгоценности, облигации… Бабка оставила единственному внуку все, не оставила она лишь прощального письма. Так и ушла в иной мир с пугающим чувством нелюбви.

Клим не особо печалился. Нелюбовь так нелюбовь. Он уже не маленький мальчик, которого можно выпороть розгами за малейшую провинность. Он вырос, нашел себя в этом мире. Почти нашел…

С самого раннего детства Клима преследовало ощущение, что он неправильный, что судьба обделила его способностью чувствовать, сопереживать, бояться наконец! Он не боялся ничего и никогда, не понимал, как вообще можно бояться. Он не привязывался ни к кому. Не знал, как можно привязаться. А вкус жизни он чувствовал, лишь когда жизнь эта оказывалась на волоске. Вкус этот был дымный, с медным привкусом крови, багряный, но Климу он все равно казался упоительным, и даже неминуемо приходящая следом мигрень не была такой уж большой платой за право почувствовать себя живым.

Были еще карточные игры, выпивка, случайные романы, авантюры, но сравниться с риском они не могли, если и дарили удовлетворение, то крайне скоротечное, оканчивающееся тяжелым похмельным дурманом. Не помогало бабкино наследство. Скорее уж вредило, медленно, но верно загоняло Клима в тупик безделья и лицемерия.

А потом он получил то письмо, и жизнь изменилась. Пришло решение, пусть спонтанное, но на тот момент казавшееся Климу единственно верным, имеющим хоть какой-то смысл. Об этом он и думал, о смысле, когда графиня Анна Шумилина, перепачканная грязью от макушки до носков, швырнула камень в его экипаж.

…От нее шло сияние. Не багровый тревожный отсвет, а мягкое серебряное свечение. И все, что оказывалось рядом, наливалось цветом и красками. Даже в серой грозовой мути! Климу стало любопытно и, пожалуй, самую малость боязно, что этакое разноцветье непременно закончится жесточайшим приступом. Здравый смысл нашептывал – уезжай, беги куда глаза глядят. Но вот беда, глаза глядели только на Анну Шумилину, грязную, злую, высокомерную, святящуюся.

Уже в экипаже он понял, какую роковую допустил ошибку, потому что к краскам присоединились запахи. Никогда раньше обоняние его не было таким острым. Да что там! Можно сказать, раньше у него напрочь отсутствовало обоняние. Жирный смрад гари – не в счет. А теперь вот обоняние появилось. Клим не боялся смерти, ранений и боли, но по-настоящему испугался, когда почуял тонкий аромат, исходящий от мокрых волос Анны. От нее пахло необычно. Может быть, так пахнут луговые цветы или трава после дождя. А может, это всего лишь духи. Клим по-настоящему и не знал, как пахнут цветы, трава и духи. Но что-то внутри сначала сжалось, напуганное такой мелочью, а потом потянулось к источнику аромата. И Клим потянулся следом, чтобы сохранить в памяти. С мокрых волос Анны аромат соскользнул на его пальто, сплелся с шерстяными нитями, затаился. Наверное, пальто бы потом пахло еще очень долго, возвращало бы Клима в тот удивительный момент, когда жизнь казалась настоящей, но он испугался, что не выдержит, что воспоминания о прекрасном разрушат будущее, и, испугавшись, снова разозлился. То ли на себя, то ли на Анну. Как бы то ни было, а от пальто он отказался и кроме всего прочего сказал какую-то обидную глупость. Вот точно такую же, как сейчас… Анна всего лишь хотела ему помочь, а он испугался и, испугавшись… разозлился. Но что сделано, то сделано, а злость можно попытаться направить в нужное русло. Есть у него один нерешенный вопрос.

Из усадьбы Клим выехал, лишь когда убедился, что Митрофан на месте, сидит, притулившись спиной к яблоне, крепкими желтыми зубами грызет неспелое яблоко. Анна не спустилась даже к завтраку. Обиделась…

Дядюшку Клим нашел на маяке. Да и где ж ему еще быть? Первой Клима встретила трехцветная кошка, заурчала утробно, выгнула дугой спину, напрашиваясь на ласку.

– …Я был прав. – Дядюшка тяжелой поступью спускался по лестнице.

– В чем?

– В том, что тебе и Анне не место на острове.

– А зачем же, в таком случае, вы отправили мне то письмо? – Вот он и спросил прямо. Чего уж ходить вокруг да около, когда тут такое творится?