квантовую неопределенность ересью, потому что ему такая картина мира была не по нраву. Разумеется, если такая теория возникнет, агностики будут радоваться не меньше остальных. Но, пока этот день не пришел, как-то неразумно считать, что такая теория есть и где-то ждет своего первооткрывателя. Это мечта о внешнем идеале, на сегодня никак не подтверждаемая научными данными. Ученый, вслух утверждающий, что универсальная теория должна существовать, показывает себя таким же верующим, как человек, не сомневающийся в существовании Бога. Обе идеи, в общем, неплохи, но пока нам лучше оставаться в достаточной степени релятивистами, чтобы считать их недоказанными предположениями.

В 1981 году американский поп-арт художник Энди Уорхол начал серию полотен, изображающих знак доллара. Уорхол – коммерческий художник из Питтсбурга, прославившийся в 1960-х своими ярко раскрашенными массово тиражируемыми шелкографиями культурных икон. Самая известная его работа, серия принтов с жестянкой супа Campbell’s, пожалуй, ухватила дух послевоенного золотого века лучше любого другого произведения изобразительного искусства.

Серия со знаком доллара, за которую Уорхол взялся в 1980-х, не была его последним проектом. Он умер в 1987 году и до самой смерти штамповал свои полотна. Однако было бы красиво видеть в этом знаке доллара момент, когда у Уорхола истощились идеи. Кроме растущей озабоченности смертью в его работах 1980-х годов не появляется ничего нового. Во многих смыслах картины со знаком доллара – итог его пути.

Это были масштабные полотна, больше двух метров в высоту и чуть меньше двух в ширину. Каждое занимало в галерее целую стену. Не слишком приятно идти по белым залам, где нет ничего, кроме огромных ярких долларов. Сначала хочется просто отмахнуться от столь поверхностного искусства, но все же в глубине души остается сомнение: вдруг в этом что-то есть? Может быть, Уорхолу и впрямь не оставалось ничего, кроме как изобразить как можно более кричащий знак доллара? Может быть, неолибералы не ошиблись и их бог-доллар – единственная реальная сила в этом мире? Может, у нас всегда был истинный омфал?

В восьмидесятые казалось, что деньги – единственная вещь, достаточно прочная, чтобы на нее можно было ориентироваться. Индивидуализм и заповедь «делай что изволишь» стали главными принципами жизни, а значит, важнее всего для человека была возможность исполнять свои желания. И эта возможность полнее всего кристаллизовалась в форме денег. Именно деньги позволяют исполнять желания, а их недостаток не дает развернуться. И неважно, что мир, где единственным достойным поклонения объектом стал знак доллара, оказывается довольно унылым местом. В культуре постмодернизма все выводы были субъективными. Художники, мыслители и ученые могли предложить на суд общества свои альтернативы. То, что они этого не сделали, говорит о многом.

В 1992 году американский политолог Фрэнсис Фукуяма опубликовал свою самую резонансную книгу «Конец истории и последний человек» («The End of History and the Last Man»). В ней он писал, что распад Советского Союза знаменовал собой победу неолиберализма. Капитализм остался единственным путем развития, а либеральная демократия – единственной рабочей схемой государственного устройства. Фукуяма утверждал, что мы достигли конечной, предопределенной формы общественного строя, а это утверждение по своей природе теологическое. Фукуяма писал в нарочито пророческом, проповедническом тоне, возглашая благую весть об окончательном триумфе капиталистического рая.

В этом контексте холсты Уорхола с долларовым знаком выглядят абсолютно логично. Не здесь ли конец XX века? Не на этом ли стоит окончить рассказ?

К счастью, Фукуяма глубоко заблуждался, что сегодня с готовностью признаёт. Он покинул движение неоконсерваторов после вторжения США в Ирак, которое поначалу одобрял, а в 2008 году проголосовал за Барака Обаму.

Индивидуализм, обеспечивший триумф неолиберализма, не был пунктом назначения для человечества, как казалось в свое время людям вроде Фукуямы и Тэтчер. Это был переход. XX век стал эпохой, уместившейся после конца одной глобальной системы и перед началом следующей. Как всякий переходный период, этот был полон буйства, свободы и неразберихи, потому что, когда старые правила отменены, а новых еще нет, всё идет в ход.

Грядущая эпоха сохранила свободу личности, столь востребованную XX веком, но соединила ее с чем-то чуждым The Rolling Stones и им подобным. Свобода личности сплелась с тем, чего всегда сторонилась. К ней добавилась ответственность, и начался новый исторический период. В научных институтах Кремниевой долины уже плелась петля обратной связи.

Глава 15. Сеть. Планета индивидуалистов

XXI век начался двадцатичетырехчасовым шоу, запущенным в 11 часов утра 31 декабря 1999 года. По крайней мере, так казалось британским телезрителям, смотревшим репортаж BBC о праздновании нового года по всему миру.

11 утра по Гринвичу – это полночь в Новой Зеландии, и в Окленде небо расцвело фейерверками. Этот фейерверк увидел весь мир через телевизионные спутники – технология существовала уже тридцать пять лет и никого не удивляла. Два часа спустя ярким шоу над Сиднейской бухтой встречала наступление нового года западная Австралия. Трансляция продолжалась час за часом, и великие города один за другим, шествуя с востока на запад, прощались с XX веком.

По еврейскому календарю это происходило 22 тевета 5760 года. По исламскому календарю было 23 рамадана 1420 года. Для операционной системы UNIX наступило 946598400. Значительность момента была целиком создана системой координат, использованной для его описания.

В начале мы упоминали, что, строго говоря, 2000 год не был началом тысячелетия. Эта честь должна была достаться следующему, 2001-му. Некоторые обеспокоенно писали в газеты, но кто бы их слушал? С XX веком прощались 31 декабря 1999 года, потому что планете индивидуалистов так хотелось. Последние 18 лет она слушала, как Принс поет, что ему хочется «устроить вечеринку, будто уже 1999-й»[71]. И тоже не могла дотерпеть до такого веселья. Это были люди, которые водили машины, и им было знакомо странное ощущение от момента, когда на спидометре все цифры меняются разом. Кто захочет ждать лишний год? Куда веселее, когда 1999 превращается в 2000, чем 2000 в 2001. Люди перестали признавать былой авторитет организаций вроде Королевской обсерватории в Гринвиче. С общего согласия XXI век начался 1 января 2000-го. Так захотел народ.

Толпе хмельных лондонцев, горланивших песни по берегам Темзы, XXI век казался чистым листом, временем новых возможностей. Он был еще невинен, не замутнен тем, чему предстояло случиться. Люди не могли знать ни об 11 сентября, ни о грядущей глобальной войне против терроризма, ни о всемирном финансовом кризисе. Среди многих песен, с воодушевлением спетых в ту ночь, прозвучала и «My Way» из репертуара Фрэнка Синатры. Пожалуй, она как никакая другая символизирует XX век. Ее смысл выстроен на местоимениях «я» и «мой»,