что они сами управляли потоком информации, и, значит, нарушители правил могли не бояться внешнего наблюдения. Едва информация получила свободу двигаться в любом направлении, коррупция оказалась на виду. В XX веке причастность президента Никсона к взлому в «Уотергейте» вызвала небывалый скандал. Чтобы его расследовать потребовалась огромная работа журналистов и юристов. В наши дни столь незначительное происшествие могло бы и вовсе показаться пустяком, а пресса и надзорные органы завалены горами скандальнейшей информации, с которой нужно разобраться.

Уровень независимости и свободы личности, достигнутый индивидуалистическим XX веком, не снижается и в XXI. Изменилось другое: теперь мы не можем надеяться, что избежим ответственности за свои действия. В августе 2010 года сорокапятилетняя женщина из английского города Ковентри остановилась погладить кошку на заборе, а затем, в секундном умопомрачении, которого она не могла объяснить, взяла животное и кинула в мусорный бак. Эту сцену записали камеры видеонаблюдения, ролик моментально разлетелся по интернету, и его героиню скоро опознали. Женщине предъявили обвинение, ей пришлось уволиться с работы, и ее возненавидели люди со всех концов мира, а в фейсбуке кто-то написал, что она «хуже Гитлера». Случись ее поступок до эпохи интернета, никакой реакции бы не было. Отойдя от того мусорного бака, женщина продолжила бы жить как прежде. Ее действия не возымели бы никаких последствий – не считая тех, которые наступили для кошки.

Сеть не просто реорганизовала в нашем обществе структуру информационных потоков. Она запустила в культуре циклы обратной связи. Если мы причинили кому-то страдание или вызвали гнев – нам об этом сообщают. Как некогда поступки людей диктовал страх Божьего или господского наказания, так теперь мы корректируем свое поведение по воле жужжащего облака тысяч и тысяч чужих мнений. Мы всё так же свободны выбирать свое место в обществе – как не могли бы выбирать в эпоху империй, – но теперь принимаем на себя ответственность за этот выбор. Это плохая новость для либертарианцев, считающих, что свобода человека бросать кошку в мусорный бак ничем не должна ограничиваться, но, возможно, хорошая – для нас как общества.

По правде сказать, принять то, что мнения разных людей столь открыто транслируются, не так-то просто. Выросшие в XX веке, наверное, не были готовы к тому разгулу цинизма, первобытной ненависти и жестокости, который мы изо дня в день видим в интернете. И многие опасаются, что сеть только усиливает все это зло, а гулкое цифровое эхо усугубляет размежевание в обществе. В то же время, выставляя эти особенности нашей психики на всеобщее обозрение, мы получаем возможность лучше их понять, опознать и классифицировать. Новое поколение, выросшее в интернете, умеет хладнокровно избегать трясины отрицательных эмоций простым пожатием плеч и пониманием того, что «хейтеры будут хейтить».

Мы видим попытки остановить процесс сетевизации, перекрыть свободный поток данных. Разные организации, от Коммунистической партии Китая до исламских государств и американских корпораций, пытались захватить контроль над какими-то сегментами интернета. Примечательно, что все они имеют иерархическую структуру. Возможно, изначальному интернету, никак не ограничивающему доступ и не фильтрующему содержимое, осталось недолго. Подобно тому как в XVIII веке международные договоренности уничтожили в интересах империй анархию и беззаконие в океанах, интернет, каким мы его знаем сегодня, может «балканизироваться», превратившись в конгломерат сетей, контролируемых разными силами.

Этот сценарий пока еще просто вероятен. Сама прозрачность сети не даст скрыть попытки контролировать интернет. А от них страдает легитимность организаций, пустившихся на такое. При этом любые старания скрыть эти действия и установить секретность сказываются на внутреннем информационном обмене в организации. Он становится менее эффективным, и организация терпит ущерб. От прозрачности не так-то легко уклониться.

Представьте себе, что жители нашей планеты – это светящиеся точки, как звезды в ночном небе. До XX века мы накладывали на эти точки жесткую схему, связывающую их в иерархическую пирамиду под началом бога или императора. Эта схема определяла, кто мы, и задавала каждому правила поведения. Так продолжалось тысячи лет. Система могла быть несправедливой и нечестной, но она была стабильной.

В начале XX века иерархии рухнули, и точки свободно поплыли в пространстве, каждая со своей системой ориентиров. Это был постмодерн, время релятивизма и индивидуализма, когда, по определению Кроули, «каждый человек – звезда». Таким был XX век в своем суматошном великолепии, многоликий, противоречивый, но буйный и свободолюбивый.

И вдруг, когда мы совсем того не ждали, этих свободных светляков связала новая система. Цифровые технологии соединили каждого из них с другими, потенциально – со всеми остальными. Возникли циклы обратной связи, люди ощутили последствия своих поступков. Мы больше не можем считаться только индивидами. Чтобы объяснять происходящее, нужно учитывать новые аспекты: с кем и как мы связаны, насколько уважаемы, на что можем влиять.

Деньги важны, как и всегда. Но идея, что они единственно важная вещь, – занятный пережиток XX века. Всегда существовали другие системы ценностей – рыцарство, честь, долг, – которые могли оказывать давление там, где одни деньги бессильны. Теперь это снова так. Деньги – лишь одна из материй, которые мы создаем своими умениями и трудом, наряду со связями, увлечениями, влиянием, репутацией.

Подобно нью-эйджерам, которые считали себя одновременно и отдельными личностями, и частями чего-то большего, мы начали понимать, что наши связи – важная составляющая нас самих. Они расширяют наши возможности для достижения целей. Человек, связанный с тысячами других, может делать то, что не по силам индивиду. Дети интернета могут казаться потерянными одиночками, когда идут по улице, спрятавшись в кокон, сотворенный наушниками. Но как никогда прежде они умеют моментально подключаться к общей задаче.

Как сказал американский социальный физик Алекс Пентланд, «пора проститься с иллюзией индивида как единицы рациональности и понять, что наша рациональность в значительной степени определяется окружающей социальной тканью. Мы не продавцы и покупатели на рынке, мы коллектив, формирующий общественное благо». Пентланд и его сотрудники распространяли в разных сообществах смарфтоны с программой-трекером, чтобы затем анализировать гигантский массив данных, которые генерируют ежедневные взаимодействия членов больших групп. И в итоге выяснили, что доминирующим фактором в широком круге вопросов, от доходов и набора веса до поведения при голосовании, оказывается не личная воля субъекта, а влияние ближних. Самый значимый из факторов, определяющих, съедите ли вы пончик, это не сила воли и не благие намерения, а то, будут ли есть пончики остальные люди из вашего офиса. Как поясняет Пентланд, «главный фактор, несравнимо важнее всех прочих, заставляющих нас принимать новые модели поведения, – это поведение подобных нам. Иначе говоря, эффект от этого неявного воспитания обществом по силе примерно сопоставим с влиянием генов на ваше поведение