отчитать. Но Олега Уюковича такое действие в отношении себя не устроило. Словесные обещания «быть благоразумной и принять извинения» не помогали. К тому же, бабка случайно нелестно высказалась о его родственнице, назвав маму «мамкой». Бить старушку, конечно же, Могильников не стал. Дождался, пока она выговорится, пропуская весь «базардюзю» мимо ушей. Затем попросил стаканчик воды, чтобы таблеточку запить, а когда Нина его принесла, то отлил полпузырька зеленки в стакан, разболтал и вылил все на голову Бельмондо.

Забыл сказать, уважаемые читатели, утром Олег Уюкович обрабатывал раны сына зеленкой и случайно опустил флакончик в карман плаща.

— Еще раз что-то скажете про моих родственников, я разберу весь ваш посёлок по кирпичикам и бонусную карту подарю, лично вам, на мои услуги в морге, — пригрозил Уюкович.

— Похолодало, кажется, — заметил Экдевич. Мурашки бросились в атаку на всех присутствующих, даже на бабку, ныне зеленую.

Одно хорошо — уже никто не ревел. Все с интересом наблюдали за взаимоотношениями бывшей надзирательницы тюрьмы и действующим хозяином смерти. Квазимодо был в ужасе. Зеленая баба Соня и сама немного ошалела… Впервые в жизни кто-то осмелился на такой дерзкий поступок.

Потом она немного отошла, выхватила из рук Киры карабин и прицелилась в Могильникова. У нее даже глаз здоровый задергался от злости. Могильников схватил метлу и приготовился к драке. Чуть позже ещё и ботинок стянул с ноги Романа, на случай, если бабка промажет, а он тогда ей катапультой ответит…

Вскоре соперники поняли, что воевать друг с другом им невыгодно, один из них точно окажется на столе патологоанатома. Олегу Уюковичу оказаться на столе своего коллеги, было, как минимум, неинтересно, а как максимум — он считал это нелепым недоразумением и преступлением. Он определенно не мог подарить

конкуренту дорогой подарок — себя в виде клиента. Поэтому в доме воцарилась тишина…

Лагерь Валенова…

Дарьян проснулся от того, что в нос его нежно проник приятный запах тлеющих дров и жарящихся на костре сосисок. Учитывая, что в последний раз он ел лишь картошечку с отравленными грибочками прошлым вечером, то на еду он был готов наброситься, как хищник на добычу. Открыл глаза — лежит в зеленой палатке, значит — в своей. Ощупал руками простреленную ягодицу — болит, но уже слабее, видимо, чудодейственное снадобье Могильникова помогло. Но Дарьяна смущал тот факт, что повязка, намертво приклеенная пластырем, была мокрой. Он, насколько было возможным, повернул голову, чтобы осмотреть собственную попу — бинт был желтым.

Дарьян закрыл глаза, стиснул зубы и мысленно заорал от ужаса, потому что понял, что чудодейственное средство Могильникова — это его… моча. Разумеется, парень сейчас всеми силами желал содрать эту ужасную повязку, но получить заражение крови в лесу, да еще и в составе группы непутевого руководителя ему хотелось меньше. Решив, что об этом «желтом» моменте в его жизни никто не должен знать, он приложил к повязке полиэтиленовый пакетик из-под хлеба, приклеил его к бедру пластырем и натянул штаны. Теперь пред ним стояла следующая задача — где вымыть руки? В палатке его рюкзак отсутствовал. В тамбуре — тоже. Выходит, в любом случае из палатки нужно выбираться. Вышел. Ужаснулся, и постарался быстренько скрыться из поля зрения… старика. Дед с курицей сидел возле костра и жарил куриные сосиски.

— Привет, — спокойно произнес старик, — вижу, ты, милок, все-таки решил забрать шубу с собой? — Дарьян посмотрел на шубу, которая лежала поверх синей палатки девушек.

— Лихо ты сбежал от меня, дед, — сказал Дарьян и направился к костру, раз скрыться от всевидящего стариковского ока не удалось.

— Дед? Я не дед! Я — ветеран Великой Отечественной…

— Войны? — закончил за него Дарьян, высматривая у костра что-нибудь съедобное.

— Депрессии… — отрезал старик и протянул Дарьяну обгорелую сосиску, — ешь.

Сосиска смотрелась не очень аппетитно, однако желудок парня уже сжался от голода в комочек и потому он, так и не помыв руки, снял сосиску с палочки и принялся очищать ее от угля.

— Очередной бред несешь, дед, — хмыкнул парень.

— Почему же бред? — не понял старик.

— Какая депрессия, дед? — Дарьян захрустел угольками, очистить сосиску до конца так и не удалось.

— Великая, — серьезно ответил дед, — великая отечественная депрессия!

Дарьян не стал отвечать, отвернулся и продолжил жадно дожевывать сосиску. Но потом вспомнил, что так и не помыл руки, которыми прикасался к повязке, описанной Могильниковым — тут же выплюнул сосисочные угольки.

— В пятьдесят шестом году, — между тем продолжил старик, — село наше без урожая осталось. Овин с зерном сгорел, точнее — его сожгли.

— Сожгли? — переспросил Дарьян, и потер руку о землю. — Кто мог поджечь? Кому это надо было?

— Так я и поджег…случайно. Почти случайно, — добавил старик и будто погрузился на мгновение в свои мысли.

— Дед, как можно случайно поджечь сарай? — вскипел Дарьян.

— Кто бы говорил, милок! — развел руками старик. — Твои товарищи вчера сени в доме егеря разобрали, а его самого потом ты, дорогой друг, по голове палкой ударил… И — все было случайно! — выделил интонацией последние слова дед, подняв палец вверх, как бы указывая Дарьяну на верность своих слов. Парень опешил, закашлялся и сразу вспомнил сцену, в которой он бил некоего Морриарти, чтобы тот не успел совершить то ли убийство, то ли ограбление.

Покровский закрыл глаза, помотал головой: прострелянная попа, описанная Могильниковым повязка, украденная шуба, чья-то сгоревшая палатка… Дурацкий поход!

— Влюбился я, значит, в воспитательницу, — старик продолжал, совершенно не замечая эмоций Даряьна, — а муж её — ветеран войны, раздражал меня тем, что целовал её постоянно. Причем, бывало, на моих глазах. Вот я и захотел ему отомстить. Пошел, значит, в его сарай, но, как оказалось позднее, перепутал я сараи. В итоге, отомстил не только ему, но и всему колхозу — всю зиму пришлось жить без хлеба и муки.

— Посадили тебя после этого? — Дарья хотел было присесть, но понял, что этот план не осуществим. Пошел к палатке девушек и вернулся к костру с новенькой двухслойной пенкой, видимо Элины — просто эта палатка была ближе всех к костру. Пока он ходил старик не молчал, но и рассказ не продолжил, бормотал что-то на своём, магическом языке.

Дарьян разложил коврик возле костра, налил в чужую кружку чая — все вытекло. Кружка-то была та самая, дырявая, Тощего. Налил в другую, с рисунком снеговика, сделал глоток — выплюнул. Чай с алкоголем получился, потому что взял на этот раз он кружку Могильникова. Тогда старик протянул ему свою кружку, но из неё Дарьян пить не решился, поэтому предложение отверг.