Политов смолк, глядя за спины сотрудников. Осанка его выпрямилась, хотя куда бы еще? Лицо преобразилось, утрачивая угрюмость. А глаза выразили нечто похожее на восхищение. Демьян обернулся, и стало ясно, кто так впечатлил управного.

К ним приближалась красавица с большой буквы. Пышное платье из кремовой шелковой тафты подчеркивало тонкую талию и идеальную округлость бедер. Свечение серебряных нитей в узорах ткани впечатляло и наводило на мысль о накладе – разве возможно без вэи сотворить подобную красоту? Рукава в пене из кружевных рюшей не скрывали нежность мягких плеч. А в рыжие локоны вплетался жемчуг, придавая образу нотку невинности и свежести. Взгляд ярко-синих глаз скользнул по лицам мужчин и вернулся к Демьяну. И от этого взгляда у видящей все перевернулось в душе. Она никогда не встречала более красивой женщины.

– Баронесса Лилия Разумовская, – выдохнули мужчины, склоняя перед ней головы.

– Граф Роман Валентович, достославные судари! – Чувственные губки растянулись в томной загадочной улыбке. – Какое счастливое провидение привело вас сегодня в Стогридную галерею? Что бы это ни было, я благодарна ему, ибо невероятно счастлива видеть вас снова. Если мне не изменяет память, в последний раз я удостаивалась подобного удовольствия в прошлом году на Воскресенском балу.

– У вас великолепная память, несравненная Лилия Вэеславовна, – поддержал беседу управной.

Тиса не ожидала от этого сурового немолодого, хотя и не старого мужчины подобной обходительности. Только сейчас видящая отметила изящный белоснежный жезл у бедра красавицы. Баронесса – вэйна.

– О, вы, несомненно, мне льстите, дорогой Роман Валентович! – Лилия положила изящную ладонь на высокую грудь, затем будто ненароком провела рукой по выдающимся формам, приковывая взгляд мужчин к женственному великолепию. – Но в чем-то вы правы. Один мой проступок я не могу забыть весь год. О, муки сожаления могут быть так жестоки!

– Что же за проступок, позвольте узнать? – поинтересовался управной.

– На прошлом балу головная боль не позволила мне танцевать с вашим лучшим подчиненным, Роман Валентович. – Красавица снова взглянула на Демьяна. Синие глаза привораживали похлеще любого наклада.

– Ах вот оно что! – Глава ССВ слегка смешался, выслушав откровение.

– Да, не представляете, как я лелею надежду загладить свою вину в этот раз. Демьян Тимофеевич, – обратилась соблазнительница напрямую к главвэю, – вы не откажете мне в удовольствии танцевать с вами на нынешнем Воскресенском балу?

Тиса мысленно чертыхнулась. Ну не наглость, а? Да эта баронесса просто совсем стыд потеряла и навязывает себя в открытую! Разве выпрашивать разрешение на танец не удел кавалеров?

Демьян глядел на женщину какое-то время и, когда пауза чуть было не затянулась настолько, что могла говорить о неуважении к собеседнице, все же ответил:

– Я бы с удовольствием, баронесса. Но, увы, к моему вящему сожалению, боюсь, служебные дела не позволят мне явиться на бал.

Тиса почувствовала облегчение. Он отказал ей!

Однако ответ Демьяна ничуть не смутил красавицу. Она лишь обворожительнее улыбнулась, шагнула к Политову и подхватила управного под руку.

– Роман Валентович, я знаю, что в ССВ служат лучшие вэйны империи, ваша служба, бесспорно, важна и опасна, но неужели у доблестных рыцарей нет дня для отдыха от ратных подвигов?

Политов поймал взгляд Демьяна, прежде чем ответить.

– Вы правы, Лилия Вэеславовна, – он кашлянул, скользнул взглядом по красавице, остановив его на изящной ладони на своем локте, – отдых необходим даже таким, как мы. Только служба всегда стоит для нас на первом месте, думаю, вы понимаете меня. Могу обещать лишь не усугублять положение главвэя Невзорова новыми заданиями в праздничные дни.

– О, благодарю вас, величайший из славных мужей. – Ручка пригладила локоть управного. – Смею надеяться, что Демьян Тимофеевич все же изыщет время для бала и позволит несчастной баронессе, измученной раскаянием, исправить свою ошибку. – Снова говорящий взгляд – обещающий, ласкающий, манящий.

Вэйна хотела еще что-то добавить, но появление императорского стрельца с приглашением следовать за ним прервало беседу. Баронесса отступила, проводив мужчин взглядом.

– Боже! Это не женщина, а удар под дых! Богиня! – Громкий шепот идущего рядом чтеца дрожал от восторга. – Не слышал ее мыслей, но отголоски горячего желания съесть тебя вместо десерта я улавливал в течение всего разговора. Не понимаю, чего ты кочевряжишься, Невзоров? Приплел службу. Цену себе набиваешь, что ли? Не боишься, что упорхнет? – Не дождавшись ответа от главвэя, Юлий фыркнул: – Не глупи, Невзоров. Злишься, что краля отказала тебе в танце в прошлом? Богиням простительно. Одумалась Разумовская. Ты у нас теперь почти что князь! И составить тебе партию…

– Я. Не. Князь, – произнес Демьян с нажимом. – Юлий, мы в императорских покоях, ты не заметил? Замолкни уже, ради святых.

– Пока не князь. Все же ты должен пойти на этот бал… Ох, молчу, молчу.

«И была великая пустошь – тьма без света, ночь вечная-бесконечная. И решил Единый создать мир. Кликнул он Жнуха, и прибыл тот на земляном черве Жвале. И слепил Единый с помощью Жнуха земляной шар, и назвал его Хорн. Но хладен был Хорн, студен, как камень во льду. Тогда позвал Единый огненного Косеницу. Прибыл тот верхом на рыжем Лисе. И зажег Единый очаг внутри да снаружи Хорна. Потеплел Хорн, светел стал, да не было вод в нем. И кликнул тогда Единый Лею, и приплыла к нему Лея на огромном зеркальном Карпе. И излились реки и моря на новый мир, деля с сушей Хорн пополам. Не хватало лишь ветра, гонящего волну за волной к берегам. Тогда позвал Единый Небела. И прилетел Небел на орле Горе. Вдохнул Единый живой ветер в Хорн. Погнал тот облака по небу, а волны по синим морям. На пятый день оглядел Единый созданный мир, но не узрел в нем гармонии. Тогда явилась на зов Единого Вэя на белом драконе Вемовее. Сплелись стихии в единое целое, неразлучное. Красив стал Хорн – кристально чистые воды, полные рыб, омывали берега его, животные гуляли в лесах и на полях его, птицы возносились в высокое небо его. Залюбовался Единый им, да вскоре загрустил. Всем хорош оказался Хорн, да только красу его не понимал никто из обитателей его. И решил Единый создать человека по образу своему и подобию. Взял он глину да слепил из нее мужчину, а из его левой ключицы – женщину. Да только ни души, ни жизни в первых людях не оказалось. Тогда отдал Единый свои душу и кровь до последней капли ради жизни человечества.

И умер творец шестым днем. И воскрес седьмым…»

Внутри собора негде было яблоку упасть. А площадь при храме еще с раннего утра наводнила толпа. Святой отец попеременно с дьяком в нарядных красных рясах с торжественностью читали святое Писание на «святокрасном мостоке» – так громко, что слышно было даже вне стен собора. Впрочем, в этом скорее заслуга зодчих, создавших акустические отводы в строении. Тиса явилась в храм спозаранку и удостоилась милости Божией оказаться внутри святых стен во время богослужения. Она была притиснута толпой к одной из колонн, откуда хорошо виднелась та странная гигантского размера фреска с пустым человеческим силуэтом посредине. «Присутствие», – всплыло в памяти название сего незаконченного шедевра живописи. Взгляд то и дело возвращался к недомалеванной художником фигуре неизвестного, а мысли… Впервые за много лет Тиса не могла сосредоточиться на молитве в великий праздник. Суть речей священнослужителей ускользала от нее, как уж из рук неудачливого змеелова. Девушка прикрыла глаза и тяжело вздохнула. Надеялась, что молитва успокоит сердце, но вместо этого к ее дурному настроению прибавилась еще и вина за нерадивую молитву. Прости меня, Боже.