Владимир Иванович Парамонов, откуда силы взялись, подхватилна руки вертевшуюся и тявкавшую болонку. Скоро он уже обречённо сидел подоранжевым фонарём на деревянном сиденье, казавшемся ему нестерпимо холодным. Втускловатом химическом свете было особенно заметно, до чего скверно онвыглядел. Провалившиеся щёки, неживые глаза, серая, покрытая болячками кожа…

Буров и Гринберг, переглянувшись у него за спиной, кивнулидруг другу. Дело обстояло именно так, как они себе представляли. А Скудинповторил:

– Слушаем тебя, Владимир Иваныч.

– О… о чём?

– Ну как о чём. – Кудеяр выложил на коленокрохотный цифровой диктофончик. – О том, как ты архивы Добродееваразбирал.

– Я не…

Перед мысленным взором несчастного явно кружились инъекторыс пентоталом,[43] рашпили, плоскогубцы и табуретки, опрокинутыеножками вверх.

– Слушай сюда. – Скудин придвинулся ближе. –Некогда мне тебя уговаривать. Ты, несчастье, телевизор хоть смотришь?

– Какое это имеет…

– Имеет, и самое прямое. Видел, может, как академикШихман в прямом эфире пендели раздавал? Ага, замечаю, что видел… Вот и мы хотимодному академику дать. По пердячей косточке. Дошло?

Ещё как дошло. Тело Парамонова умирало, но голова работалапо-прежнему ясно. Он устало спросил:

– Кто вы такие?

– Кто мы такие, тебе знать не обязательно, крепче спатьбудешь. Ты колись давай. Тебе, между нами, девочками, говоря, терять уженечего.

При слове «девочки» Парамонов чуть заметно вздрогнул… Однакосвятая правда состояла в том, что терять ему было в самом деле нечего. Кромецепей, именовавшихся физическим существованием. Он с надеждой подумал о том,что и у мафии, и у спецслужб было вроде как принято убирать сделавших своё делосвидетелей. Он взял диктофон, повернул его к себе и стал говорить. Спервамедленно, запинаясь, потом всё уверенней. Скудин лишь изредка задавал наводящиевопросы.

В общих чертах подтверждалось именно то, что они с ЛьвомПоликарповичем вычислили, но не могли доказать. Юный Володя Парамонов не толькос увлечением копался в архивах покойного, но и писал по их материалам те самые«ветчинно-рубленые» статьи, под которыми Опарышев затем ставил свою подпись.Когда парень понял, что происходит, он попытался выйти из игры, но не тут-тобыло. К тому времени шеф плотно держал его на крючке. Крючок же состоял в том, чтоПарамонов был, как теперь принято выражаться, геем,[44] иОпарышев, на его беду, об этом прознал.

Это сейчас нетривиальная сексуальная ориентация стала чутьли не модной, во всяком случае, люди всё меньше стесняются открыто в нейпризнаваться, но в те годы за гомосексуализм у нас сажали в тюрьму. Вплоть дотого, что люди с учёными степенями доносили на коллег, разрешая таким образомнаучные споры.[45] Парамонов в тюрьму не захотел, да, наверное,и правильно сделал. И продолжал писать для «Джаббы Хатта» статью за статьёй, апотом помогал перевозить архивы на дачу. Благополучно став доктором наук,Опарышев свою дальнейшую карьеру построил на чистом администрировании,помощника же за ненадобностью как бы отпустил, предупредив на прощание: вякнешь– не пощажу.

Ну, после личного знакомства с новым директором Скудин вэтом не сомневался…

– Погоди, погоди, – остановил он Парамонова.Кажется, начиналось самое интересное. – На дачу, ты сказал? А как жепротечка?

Владимир Иванович вяло отмахнулся. Его рука напоминалаобтянутый кожей скелет.

– Протечка… Лежат они, где лежали. На чердаке. Коробкитолько другие… Он как стал академиком, с тех пор туда небось ни разу и незаглядывал… – Бывший перспективный учёный горестно усмехнулся. – А начто?

– Дача-то где? – задумчиво спросил Кудеяр.

– В Орехове. На улице Красной, в самом конце.

Скудин кивнул. Вот теперь он знал всё, что было необходимо,и в голове уже начал вырисовываться конкретный план действий. Пока ВладимирИванович додумывал скорбные мысли о своей загубленной жизни и о том, не был лик нему нарочно подослан партнёр, в итоге наградивший его СПИДом, Кудеяр забралу него диктофон и сделал знак стоявшим сзади ребятам. Гринберг мгновенноподхватил потерявшую бдительность болонку, а Буров, взяв за плечи, мягко, нопри этом неодолимо прижал Владимира Ивановича к скамейке. Скудин снял колпачокс маленького шприца и воткнул иголку Парамонову в тощее бедро, прямо черезштанину.

– Вы… вы что, – испуганно задёргался тот, но потомчто-то сообразил, улыбнулся и кивнул: – Спасибо…

Ему никто не ответил, кроме отпущенной на землю болонки. Тритени растворились в потёмках, словно их и вовсе здесь не было. Толькодеревянное сиденье рядом ещё хранило тепло. Действительно, «незачем вам дажезнать, что такие люди вообще есть»… Владимир Иванович зябко сунул руки поглубжев рукава, закрыл глаза и стал ждать смерти.

Примерно через полчаса он с разочарованием уверился, чтождёт зря. После укола у него повысилась температура, его ощутимо знобило, нотем дело и ограничивалось. Жулька, не привыкшая к таким долгим прогулкам,начала поскуливать, проситься под кров и требовать ужина. Делать нечего,Владимир Иванович поднялся на ноги и потащился домой. Кожа у него начиналагореть, суставы отзывались на каждый шаг болью. Это была какая-то новая боль,отличавшаяся от привычной, как гейзер от пузырящейся трясины. Наверное, всемупричиной был вскрывшийся душевный гнойник. Несмотря на жестокий озноб, шагалосьПарамонову почему-то отчётливо легче, чем до разговора.

Дома у Эдика царили уединение и тишина. Отец после началакатаклизмов перешёл на казарменный режим, мать снова осталась ночевать ушкольной подруги. Даже котяра Пушок, невзирая на царившую за окнами осень,отправился по кошкам. Эдик, впрочем, не исключал, что где-то поблизостиобразовалось мартовское пятно. Ну да всё к лучшему, никто не будет мешать.

Перед глазами по-прежнему маячил неподвижный взгляд мёртвого«красноголового» и склонённые лезвия сарисс. Машинально переодевшись вдомашнее, Эдик включил свою радость и гордость – компьютер «Крэй» с бездоннымвинчестером и столь же бездонной оперативной памятью. С некоторым замираниемсердца вызвал демонстрационную программу, основанную на кое-каких смелыхпредположениях и только вчера вчерне завершённую. Чёрт бы взял Скудина с егоавтоматами и рукопашкой, не дал внести последние, уже сегодня утром осенившиеизменения…