– Ты не жил при дворе, – мягкие волосы щекочут щеку, словно на плече устроился Клемент, – ты говоришь только то, что говоришь, а я слышу то… чего нет. Я стала уродом, и винить мне в этом некого. Только себя и… Неважно!

– Важно.

– Хорошо, я расскажу, – пообещала она. – Когда-нибудь… кончится война. Я стану святой сестрой, ты – настоящим маршалом. Боевым, в шрамах и орденах. Мы сядем под акациями, и я все-все расскажу. Уже не о себе, о дурочке, которая взяла чужое и попалась…

– Согласен. – В монастыре Катари делать нечего, но пусть сперва родит. – А пока объясни, с чего ты вообразила про Савиньяков… Что я с ними договорюсь. Должен же я знать, как… слышат в столицах.

– Умер Дорак, – послушно начала Катари, – человек, который, как вы думали, хотел убить Альдо. Больше покушений не было, вы спокойно уехали в Алат. Ты считал, что твои друзья в безопасности, ведь Раканов не трогали четыреста лет. Не знаю почему, но не трогали…

Не трогали талигойцы, не прогоняли эсперадоры, не покупали гоганы и торквинианцы, а потом навалилось все и сразу. Вот что нужно понять! Или уже не нужно?

– Удравших в Агарис и в самом деле не трогали. – Как странно рассказывать о мертвом городе и мертвом прошлом. – Попав туда, мы становились ходячими покойниками… Кому мы такие были опасны?

Катари шевельнулась – кивнула. Как по-разному обнимаешь женщин. Благоговея, как Мэллит, смея и гордясь, как Марианну, и так… Прижимая не тело к телу, а к душе душу.

– При Сильвестре военным Колиньяры и Манрики мешали больше, чем мятежники. – Робер уже не спрашивал, но сестра продолжала отвечать. Как девочка ментору, только девочки таких вещей не знают. – Лионель после смерти отца пошел за Рокэ, потом они встали рядом… Эти двое все делали по-своему. Вспомни – Эгмонта убили так, что Надор остался за Окделлами, а вас отпускали, только вы не поняли… Робер, почему вы не ушли от Ренквахи, почему вы все не ушли?!

– Из-за Кавендиша. И потом, в такую… милость трудно поверить.

– Если не знать Рокэ… герцога Алва. Он ведь и потом… отпустил тебя… И дважды – Окделла.

– Твоих братьев он не пощадил.

– И вместе с ними убил следствие. Алва и Савиньяк не давали Манрикам и Колиньярам дорваться до вашего наследства. После смерти Сильвестра временщики попытались получить все. У меня не осталось выбора: я вызвала Рокэ, а он опоздал… Из-за Рокслея. И из-за Маранов…

Просто. Даже не просто, очевидно! Можно было и самому сообразить, что Ворон и олени – одно, медведи с фламинго – другое. Чего удивляться, что Савиньяки протянули руку, а Райнштайнер… Райнштайнер не собирался выдавать последнего Эпинэ временщикам, только Никола и Мараны всем спутали карты.

– И ты еще говоришь, что женщины не думают! Я же все это знал и ни кошки не понимал. Не видел, что ветер переменился…

– Ты вернулся, значит, почувствовал. Мы часто делаем, что нужно, не успев подумать, вроде бы не понимая… И хорошо, иначе можно струсить и… не сделать. Давай немного походим.

– Если тебе можно.

– Можно. Брат Анджело – не акушер, но те, кого он приводит, обещают, что маленький постучит между шестнадцатым и двадцатым Летних Скал. Только я… я хочу, чтобы это было раньше.

Мишель родился двенадцатого… Совпадение или недожившие возвращаются к тем, кто помнит? Пошли хоть кто-нибудь ребенку, который родится под теми же звездами, что и брат, добрую судьбу. Без войн, без Кавендишей… Эпинэ поднялся и подал сестре руку:

– Мне тоже захотелось пройтись. Хотя бы до фонтана.

– В Большом саду должны зацвести маки. Я хочу их увидеть. Пойдем туда.

– Как скажешь.

Они двинулись так медленно, что голуби и не подумали взлетать. Только переливчатый прекратил урчать и раздуваться, став почти изящным, и отбежал. Рисковать ради дамы он соглашался еще меньше, чем ради еды.

– Никогда не была голубкой, – тихо сказала сестра. – Глупой, жестокой, трусливой была, не отмолить, но дутыши мне никогда не нравились. Разрядиться и крутиться на месте, как же это глупо! Прости… я не хотела обижать мертвого…

– Ты могла вспомнить и худшее. Катари, я больше не жалею об Альдо, после Фердинанда не получается. Вот за Матильду мне страшно.

– Мне тоже, хотя я ее не знала.

– Они с Альдо спасли мне жизнь. Два раза. И Ворон тоже два раза… я должен четыре жизни, а у меня только одна.

– Если ты отдашь ее Талигу, то с Алвой расплатишься. – Катари оглянулась, и Робер тут же услышал хруст гравия. – Твой капитан.

– Ты хотела сказать, твой барон и член твоего совета?

– Карваль умрет капитаном Эпинэ. Он верен только тебе, по-настоящему верен… Я подожду в беседке, не хочу вам мешать. Нет, это глупо, я все-таки регент.

– Надеюсь, что Карваль умрет маршалом Талига. Мы быстро поговорим и пойдем смотреть маки.

Будь промедление смерти подобно, Никола уже б разгребал беду, а за монсеньором примчался бы Дювье. Да и нет сейчас в Олларии ничего столь тонкого, что грозит порваться. Тихо, солнечно и непривычно, не то что за Кольцом. Алва не пустит беду сюда, к Катари и сыну…

– Ваше величество, – если Карваль считает нужным преклонить колено, он его преклоняет, – разрешите сказать несколько слов маршалу Эпинэ.

– Чуть позже, барон. Давайте дойдем до беседки. Я немного отдохну, а вы с кузеном обсудите ваши дела.

– Ваше величество…

– Не надо… Здесь не надо. Мы ведь могли стать родичами, будь у меня или у Робера сестра… И если б все пошло иначе.

Карваль не ответил – онемел. Зрелище было настолько неимоверным, что Эпинэ не выдержал – расхохотался. Чувствуя себя свиньей, не желая обидеть ни сестру, ни Никола, но уж больно опешивший коротышка не походил на себя, всегда знающего, как надо и кто прав.

– Вдовы любят мечтать о чужом счастье, – извинилась за ржущего дурака Катари, – что нам еще остается? А вы… Вы мне не можете быть чужим. Вы из моей Ариго, нас в Олларии очень мало, но это не самое важное… Я благодарна вам потому, что Робер жив. Он себя не бережет, это делаете Создатель и вы.

– Вы… Ваше величество преувеличивает мои заслуги.

– Робер, разве я преувеличиваю?

– Ничуть. Без Никола я лежал бы в лесу Святой Мартины с пулей в спине, хотя Шуэз был прав.

– Робер!..

– Я знаю, что говорю. Если б не я, ничего бы не случилось.

– Не ты. – Катари остановилась, позабыв, что они не одни. – Не смей на себя клеветать! На себя и на тех, кто был с тобой. Виноваты другие… Твой дед, мои братья, из-за которых… которые…

– Катари, они все мертвы!

– Братья мертвы… Колиньяры – нет, и Штанцлер нет… Не понимаю… Не представляю, как я могла его отпустить?! Рокэ не знал, но я! Я же все знала и поверила, что он уедет, навсегда… А ему было мало здешних пожаров, он поджег еще и наши дома. И теперь… Я опять его выпустила… Сама! Не понимаю почему… В Багерлее мне было спокойней, чем во дворце, я сделала все, что могла, и просто ждала… В тюрьме не страшно, страшно на троне, и все-таки я не сумела оставить там старика… Не из-за него, из-за тех, кто не вышел!.. Фердинанд, Ангелика Гогенлоэ… Она вела меня к алтарю…