– Что это? – требовательно спросила она.

В руке она сжимала кулон Сэди.

У меня кровь в жилах застыла. У Анны-Люсии был кулон Сэди с еврейскими буквами. Как она его обнаружила? Обыскав мою комнату. Это меня не удивило. Но я размышляла, что заставило ее отправиться на поиски.

– Ты рылась в моих вещах? Как ты смеешь? – разозлилась я.

Однако здесь Анна-Люсия одержала верх, и она это понимала – ничуть не смутившись, она шагнула вперед.

– Евреи, где они?

– Я понятия не имею, о чем ты? – Я бы никогда не выдала Сэди мачехе.

Внезапно ее глаза засверкали.

– Они евреи, верно? – Хотя я ни в чем не призналась, ее подозрения каким-то образом подтвердились. – И ты им помогаешь. Вот почему ты так усердно расспрашивала о них на моем обеде несколько месяцев назад. Фридрих будет рад узнать об этом.

– Ты не посмеешь! – Я видела, как она размышляет, планируя рассказать об этом своему любовнику-нацисту, точно подсчитывая, какую это принесет ей выгоду.

– Как много всего оставил мне твой отец! Ты, пособница евреев и маленькая любопытная благодетельница. И этот твой брат, чота.

Она назвала его ужасным словом, которым именуют мужчин, которым нравятся другие мужчины.

– Оставь Мачея в покое!

– Ты думаешь, в Париже к геям относятся лучше? – спросила она, зло улыбаясь. Мое сердце заныло при мысли о брате, который был очень далеко. – Вы оба позорите меня.

– Явно лучше тебя, сотрудничающей с этим нацистским отребьем. – Я вызывающе вздернула подбородок.

Она шагнула вперед и занесла руку, словно собираясь ударить меня. Затем она так же быстро опустила ее.

– У тебя есть час, – спокойно объявила она.

– На что? – смутилась я.

– Чтобы убраться. Собирай свои вещи и уходи.

Я растерянно смотрела на нее. Я родилась в этом доме, провела здесь всю свою жизнь.

– Ты этого не сделаешь. Это мой дом. Он принадлежит моей семье.

– Принадлежал. – Я непонимающе смотрела на нее. – На прошлой неделе пришли документы о наследстве твоего отца. Я собиралась тебе сообщить, но тебя же здесь никогда нет, потому что ты бегаешь с этими канализационными крысами, евреями. – Документы были официальным уведомлением о смерти Таты, где сообщалось, что теперь его завещание официально утверждено. – В завещании говорится, что теперь, после его смерти, дом со всем имуществом переходит в мою собственность.

– Это неправда. – Я не могла поверить, что Тата так зло и бессердечно поступил со мной. Неужели он и в самом деле был настолько слеп к злым деяниям Анны-Люсии, что оставил все ей? Возможно, что это была уловка, какой-то юридический маневр с ее стороны. У меня не было возможности выяснить это. – Но куда я пойду? – меня охватила паника. На секунду мелькнула мысль, не попросить ли слезно мачеху жить здесь. Если я перестану помогать Сэди или просто пообещаю, она может разрешить мне остаться.

– А это уже не моя забота. Но я бы посоветовала тебе не идти к евреям. Они там пробудут недолго.

У меня застыла кровь в жилах. Смысл ее слов был очевиден: она собиралась рассказать немцам о Сэди.

– Ты же правда не думаешь, что сможешь их спасти? – зло поддразнила Анна-Люсия.

Я бросилась вперед и схватила ее за горло. Всем своим существом я хотела выжать из нее жизнь. Но это не помогло бы ни мне, ни Сэди. Секунду спустя я отпустила ее. Она отступила назад, схватившись за место, где пальцы оставили красные следы на шее.

– Как ты смеешь? – выдохнула она. – Тебя надо арестовать прямо сейчас.

Я сразу догадалась, что она этого не сделает. Зрелище, как полиция увозит из ее дома собственную падчерицу, было бы слишком большим позором.

– Ты абсолютное зло, Анна-Люсия! Но твое время почти истекло. Приближается Армия союзников. Они скоро освободят город. – Я блефовала – хотя и слышала о недавней борьбе немецких военных против союзников в Италии, и о сражении Советской Армии на востоке. Я понятия не имела, когда они действительно достигнут Кракова.

Но Анна-Люсия этого не знала.

– Рядом с городом нет русских, – возразила она. В ее глазах мелькнуло сомнение.

Я продолжала:

– И после того, как они выгонят немцев, первым делом примутся за таких коллаборационистов вроде тебя.

Она несколько раз моргнула, будто не совсем осознавая реальность своего положения. Страх в ее глазах усилился.

Удовлетворенная, я отступила и пошла прочь.

– Элла, подожди. – Я обернулась. Теперь Анна-Люсия была в панике, обдумывая последствия сказанных мною слов. – Возможно, я слишком поспешила. Если ты перестанешь помогать евреям, может быть, мы сможем помочь друг другу, вместе найти выход. – В ее голосе зазвучала нотка мольбы. – Мы могли бы поехать на юг Франции. У меня есть кое-какие деньги, припрятанные в Цюрихе. Ты могла бы написать Мачею, попросить его прислать и мне визу. – Я не говорила мачехе о визе, которую прислал друг Мачея, Филипп. Можно было и не удивляться, но я впервые осознала, что она читала мою почту.

На мгновение я засомневалась. Когда-то я давно я хотела, чтобы мачеха меня приняла. Теперь она размахивала этим признанием, как морковкой, и часть меня хотела ее схватить. Но она говорила от отчаяния, желая, чтобы я оказала ей помощь, в которой она нуждалась. Затем в толстых жадных пальцах Анны-Люсии я увидела зажатый кулон Сэди.

– Иди к черту, Анна-Люсия.

Я выхватила у нее из рук кулон и в чем была спустилась по лестнице. У входной двери я обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на место, что хранило почти все воспоминания о моей семье, которая когда-то у меня была. Расправив плечи, я двинулась прочь, навсегда покидая дом своего детства.

Оказавшись на улице, я побежала без оглядки, словно Анна-Люсия уже позвонила в полицию и те могли задержать меня в любой момент. Сердце бешено колотилось. Затем, заметив встревоженные лица окружающих, я перешла на шаг; не позволяя себе привлекать внимание. Я пересекла мост, ведущий в Дебники, и направилась в сторону кафе. Потом в нерешительности остановилась. Совсем недавно оно было закрыто. Но настало утро, и я молилась, чтобы Крыс или Кара были там. К счастью, дверь в кафе была не заперта. Внутри никого не было, и поэтому я быстро спустилась по ступенькам в пивницу. Крыс сидел за баром, он изучал какую-то карту, разложенную на полу.

– Элла. – Он встал, увидев меня. Но не улыбнулся. Он был изможден, глубоко впавшие глаза глядели беспокойно, как после бессонной ночи. – Ты не можешь оставаться здесь, – коротко бросил он, и я подумала, не сердится ли он на меня за нашу перепалку из-за боеприпасов прошлым вечером.

Но судя по его мрачному выражению лица, его озабоченность была вызвана чем-то более серьезным, чем наши разногласия.