нянька ушла не на рынок, а домой, несмотря на его запрет. Так она оказалась в гестапо. Но несчастная мать нашла в себе силы простить и выручила девочку. После этого случая доктор попросила перевода в Германию, а когда уезжала, забрала с собой и Лиину. Девочка согласилась, у матери и так оставалось двое, да и после отъезда доктора мать вряд ли оставили бы на прежней работе.

Так оказалась она в Гладбахе, старом немецком городе, в большом доме доктора. К тому времени она хорошо понимала немецкий, неплохо ладила с мальчиками, чем быстро заслужила снисхождение хозяйки дома, матери доктора, женщине строгой, властной, но справедливой.

Девочку она не обижала, особо не загружала работой, в доме и без нее было много слуг из поляков. Ей даже предоставляла свободное время — раз в неделю четыре часа для знакомства с городом, при условии, что она не будет знакомиться и разговаривать с женщинами с Востока. Все было не так уж плохо, если бы не бомбежки по ночам, но им везло, в их районе бомбы падали редко.

В одну из ночей бомба попала в госпиталь в то время, когда доктор делала операцию. После ее похорон все изменилось, несчастная мать быстро превратилась в полную ненависти старуху, которая не давала житья прислуге. Лиину она пока щадила, но после известия о гибели в России старшего сына, не стало житья и ей, старуха грозилась отправить ее в трудовой лагерь.

Попала в их дом все же не бомба, а сбитый британский бомбардировщик. В ночь под Рождество он разнес ту часть дома, где спали дети, похоронив их под развалинами. Лиина уцелела только потому, что в тот день дежурила вместе с поваром в бомбоубежище, где хозяйка заставляла держать теплым кофе и постельное белье. Старуха тронулась умом, считая, что во всем виноваты англичане, американцы и многочисленные русские, которые желают немцам смерти, и выгнала Лиину на улицу. Первый же патруль забрал девушку без документов, и ее бросили в лагерь. Там никто уже не разбирался, войска союзников были недалеко. Охрана лагерей состояла из пособников немцев, в основном украинских националистов и полицейских. Они пьянствовали, издевались над узниками. В одну ночь они надругались над Лииной, которой едва исполнилось четырнадцать.

Союзники освободили их, но ненадолго. Уже в августе всех посадили в лагеря перемещенных лиц. Раньше всех отсортировали поляков, чехов, словаков, а русских держали отдельно и от инспекторов Красной Армии скрывали. Детей увозили на юг Германии в американскую зону. Лиину оставили со взрослыми, она оказалась беременной.

Несколько раз пыталась покончить жизнь самоубийством, травилась, резала вены. Бросилась с крыши, осталась жива, но добилась выкидыша ненавистного ребенка. Когда выпустили из лагеря, ей все было безразлично, жить не хотелось, она забилась в окоп на окраине города, решила умереть.

Очнулась в военной палатке, думала, что умерла. Французский солдат отпаивал ее теплым чаем, пытался кормить кашей. Она выплевывала пищу, но он упорно добивался своего, выдавливал сок из виноградных гроздьев и смазывал ей губы. Товарищи смеялись над ним, но он не обращал внимание. Через два дня она встала и, сама не зная почему, принялась наводить порядок. Когда солдаты вернулись, дружно загалдели "гут, гут", они приняли ее за немку. Появившийся офицер долго сердился, а потом отвел к военнослужащим — женщинам. Те привели ее в порядок, постригли, одели в чистую одежду. Когда через две недели ее снова увидал вернувший к жизни солдат, он застыл от удивления. С этого дня Анри все свободное время проводил с ней.

Так прошло около года. Все это время Лиина работала в части, а жила неподалеку в общежитии для женщин-немок, у которых не было крова. Однажды Анри пришел с цветами и объявил, что уезжает домой, служба его закончилась. Услышав это, женщины оставили их вдвоем, и Лиины узнала, что мужчины могут быть ласковыми и желанными. Утром Анри ушел и в тот же день уехал, не простившись. Она решила вернуться домой и отправилась к французскому коменданту. Тот выслушал ее рассказ и обещал похлопотать. Прошли три месяца, а результатов не было. Однажды она решила с утра добираться ближе к Советской зоне.

Ночью ее разбудил Анри и приказал собирать вещи, он приехал за ней вместе с отцом. Тогда Лиина впервые призналась, что она не немка. Отец, выслушав признание, обрадовался, бошей во Франции не любили, а русские были своими, особенно после победоносной войны. Комендант долго упирался, не хотел ходатайствовать о документах, но отец Анри уговорил его, заявив, что Анри женится на девушке. Это меняло дело, брак был зарегистрирован военной администрацией, и границу она пересекла как жена Анри.

Ушел не один год, чтобы получить французское гражданство, за это время девушка окончила курсы медицинских сестер и вскоре начала работу в Университетской клинике. Она полюбилась отцу Анри и соседям и тяжело пережила известие о том, что у нее не будет детей. Два года назад умер отец Анри, мать еще раньше, и они решили, что летом возьмут из приюта двух мальчиков-близнецов, именно мальчиков, вместо тех двух невинных немецких мальчишек, погибших от войны.

Настала моя очередь, и я рассказал про детдом, о моих нянях, о своем детстве. Рассказ затянулся. Анри требовал полного перевода. За окном было уже темно, и мне предложили переночевать у них. Перед сном Лиина рассказала, что после войны они пытались узнать судьбу своих родных в Белоруссии, но в Советском посольство ответили, что сведений о них нет, так и не знают они, остался ли кто живой. Когда она уезжала в Германию, в Барановичах оставались мать, тетя и сестра. С годами без известий с Родины пришлось смириться, но мое появление в госпитале, родная речь вновь всколыхнули воспоминания.

— Я чувствую, — сказала Лиина, — что кто-то должен остаться в живых. Она достала из письменного стола коробочку и вынула из нее почерневшую от времени пластинку фанеры, что-то вроде солдатского медальона, на которой с одной стороны было выжжено:

Кудряш Лиина Осиповна 1930,

а на обратной стороне:

Кудряш Мария Владиславовна 1910, Борис Осипович 1941,

Ляшенко Нина Владиславовна 1907.

— Эту табличку повесила мне на шею при проводах мама и, как крестик, я носила ее с собой три года. Это единственное подтверждение моего происхождения, словно свидетельство о рождении. Имя отца мама написать побоялась, но я помню, что его звали Осип Петрович. Если вы можете, возьмите ее с собой, может быть, вам удастся что-нибудь сделать, если, конечно, это не опасно.

Я, хотя