– Потыраны, вот так история. Кити просто легла – и дух вон…

– …С тобой ничего не спешили делать, пока ты не застыла. Потом ты совсем окоченела, и мы вчетвером старались тебя разогнуть, но без толку. “Пусть кто-нибудь сходит принесет кияночку того мужика, – сказал Бриан Старший, – тогда увидите, как я разогну ей колени…” “Вот же потыраны, – сказал сын Черноножки. – Разве ее не украл Придорожник!”…

– Он украл, точно. Такая славная кияночка…

– …Корзинка картошки, что ты принес с Общего поля, дала о себе знать твоей спине…

– Когда я ее выкладывал дома, веревочная ручка выскользнула у меня из рук, и корзинка опрокинулась вверх дном. У меня немного закололо в боку. Буфет заплясал, часы переехали со стены на дымоход, дымоход вышел в дверь; жеребчик, что был прямо передо мной, на Домашнем Поле, поднялся в воздух и полетел дальше по тропинке и через дорогу. “Жеребчик!” – позвал я и хотел выйти за ним. Сердце…

– Я тут же почуяла запах твоей постели, Мартин Ряба…

– Клянусь душой, это пролежни меня доконали…

– …Мне вовсе не приятно это обнародовать, Поэт, но ты был покрыт грязью от макушки до пальцев ног…

– …Вот он, его “Святой Прах”. Разрази его дьявол, мерзавца! Он же отродясь не мылся…

– Мы с твоей теткой соскребали ее с тебя, покуда не осталось одно-единственное пятно на ляжке. Его мы не смогли свести. “Куски грязи тут схватились намертво, – сказала я твоей тетке. – Много горячей воды и песка”. Твоя мать выходила поискать саван. Она как раз вернулась в эту минуту. “Это родимое пятно, – сказала она. – Каждый раз, когда мой милый сыночек понуждал себя писать стихи, он чесал себя как раз в этом месте. И слова лились из него сами собой…”

– Он был жирный, вспухший, мягкий, податливый. А нам надо было, так или иначе, доводить дело до конца…

– Я никогда не видела покойника, которому труднее закрыть глаза, чем Придорожнику. Я надавливала большим пальцем на один глаз, а его старушка жена на другой. Но как только я закрывала свой глаз, второй тут же открывался…

– Чтоб посмотреть, нет ли поблизости кияночки, чтобы приделать ей ноги…

– Или каких водорослей…

– Я никогда не чуяла такого душистого аромата, как у Почтмейстерши…

– Это был запах веществ, которые она использовала, чтобы вскрывать и снова запечатывать письма. Само собой, ее задняя комната напоминала аптечную лавку…

– Not at all![166] Для этого и чайник был окей. Аромат – от ванны. Я приняла ванну прямо перед тем, как умерла…

– Это правда, Почтмейстерша. Обмывать твое тело было совсем не нужно…

– Ты и сама не знаешь, Кать Меньшая, что нужно, а что не нужно. Gosh[167]! Если ты лишний раз притронулась к моему телу, Министр Почт и Телеграфов привлечет тебя к суду…

– …Без разницы, кто тебя обряжал, но я бы сказал, что от тебя пахло крапивой Баледонахи…

– И даже это лучше того, чем пахло от тебя…

– Я никогда не видела покойника чище Джека Мужика. Печать смерти даже не коснулась его. Он был свеж, как букет цветов. Его кожа была шелковая, так могло показаться. Можно было подумать, что он просто прилег отдохнуть… Да к тому же вся одежда у него была белоснежной, до последней нитки, – как флер[168], что разбрасывали у дверей церкви перед графом в утро его свадьбы. Конечно, граф с супругой никогда не появились бы в доме Нель Падинь, если б у нее все было иначе…

– Зараза! Нахалка суетливая!..

– А вот говорят, Кать, что тело Катрины было не такое…

– Тело Катрины! Ах, это… Меня туда звали, но я и близко не подошла бы к ее телу…

– Божечки!..

– Меня от нее наизнанку выворачивало…

– Божечки! Кать Меньшая, язва! Кать Меньшая, язва! Я лопну! Я лопну!..

… Или нет Бога на небесах, или он накажет эту парочку! Это было понятно сразу! А у меня-то и болей страшных не случалось. Доктор сказал, что мои почки сведут меня когда-нибудь в могилу. Но эта зараза Нель выпросила “Книгу святого Иоанна” у священника для дочери Норы Шонинь, и они купили мне билет в один конец до этого приюта – точно так же, как Джеку Мужику, бедняге. Ведь и пеньку понятно, что если бы не какая-нибудь уловка, дочь Норы Шонинь оказалась бы здесь после следующих же родов. А вместо этого ее оставили и боли, и хвори… И конечно, у этой стервы и комар носа не подточит! Она знала, что я до последнего вздоха буду спорить с ней и про завещание Баб, и про полоску земли Томаса Внутряха. Зато Патрику она может голову морочить сколько влезет… Две тысячи фунтов. Дом с шиферной крышей. Мотор. Шляпа. Сын Черноножки сказал, что Патрик тоже получит на полпальца денежек. Но что проку, если все наследство не отойдет ему! Как же это Бог допустил, что она не раздала все до последнего гроша священникам!..

Двадцать три фунта алтарных денег на Джека Мужика. И притом от собственного дома она никогда не принесла ни шиллинга ни на одни похороны! Торжественная месса. Священники. Граф. Лорд Коктон. Четыре бочонка портеру. Виски. Холодное мясо. И как ловко эта шельма придумала зажечь над ним двенадцать свечей в церкви! Чтобы меня уесть, не иначе. Я Джека ни в чем не виню, но эта зараза все устроила, лишь бы пыль в глаза пускать. Вольно же ей было – с легкими-то старухиными деньгами.

Не петь больше песен Джеку Мужику. Душа покинула его. Неудивительно – прожить столько времени с этой дрянью. И чем она ему отплатила за все эти годы? “Книгой святого Иоанна”, которая свела его в могилу…

Когда я рассказала ему обо всем в тот же день, он не сказал ни “да”, ни “нет”, а только “Бог накажет нас”. Наверняка он сейчас весь красный от гнева из-за того, как она с ним поступала… А этот дурачок ничего и не знал. Он всегда был такой бесхитростный. Если бы он только знал, что мерзавка Нель дурачила его, когда просила на ней жениться. “Джек теперь мой, – сказала она, – а Бриана Старшего мы оставим тебе, Катрина”.

Если бы Патрик не послушал дочь Норы Шонинь, я бы лежала сейчас рядом с ним на Участке за Фунт. А теперь эта языкастая Джуан Лавочница лежит с ним рядом. Она тоже будет порочить меня в его глазах. Наверняка уже рассказала ему обо мне все возможные враки. Вот почему он такой необщительный. Мне, конечно, все равно, но, кажется, наша красотка с Паршивого Поля пытается заманить его в этот свой Ротари. А Бидь Сорха и Кать Меньшая только и знают, что жужжать об этих его похоронах, как будто бедняга в ответе за их смерти. Мало того, они возносят до небес эту гадину за то, что она вытащила их обеих из постелей…

У всех у них, поди, уже языки свело судорогой от усталости: у Муред Френшис, у Кити Печеной Картошки, у Бридь Терри, у этого бестолкового Рыжика, у Мартина Рябы, – так уж они все восхваляют Нель… А мне-то они ничегошеньки не говорят. Потому что я ее хвалить не стану…