– Не буду я с тобой дел иметь, Нора Шонинь. Честное слово, не стану!..

– Пупсик мой, Томас Внутрях!

– Я вращался среди больших шишек в доме у Нель Шонинь…

– Захребетничек!..

– Ой, а иностранцы, Катрина, такие потешные! В этом году с лордом Коктоном рыбачила одна желтая бабища, так она могла бы скурить все феги, сколько бы их ни нашлось на свете. Скурила бы с Сестрой Священника. Та держала их в больших коробках в кармане брюк. Сын Тима Придорожника разорился тратить на нее деньги. Так ему и надо, бродяге. Но я тебе скажу, сама она очень приятная. Я сидел рядом с ней в автомобиле. “Бып-быып, Ненси”, – говорю…

– Твой разум, Томас, дот, представляет собой сырую комковатую глину. Но я обещаю, что переберу ее, упорядочу, уплотню и отшлифую, пока он не станет прекрасным сосудом культуры…

– Не буду я с тобой дел иметь, Нора Шонинь. Честное слово, не стану. Хватит с меня. Я и шагу не мог сделать в дом Пядара Трактирщика, чтобы ты не тащилась за мной по пятам ради выпивки. Не то чтобы мне было жалко, но я поставил тебе множество прекрасных пинт!..

– Не подавай виду, Норуся…

– Поднажми, Томас Внутрях! Дай тебе Господь здоровья и долгих лет! Всыпь ей еще горяченьких, Норушке Грязные Ноги! Напрашивалась на дармовую выпивку. А ты был у Пядара Трактирщика, Томас Внутрях, в тот день, когда она напоила козла?.. Благослови тебя Бог, расскажи об этом всему кладбищу!..

– …Всех я вас оплакала, люди добрые! Горе, беда мне, о! Всех я вас оплакала, люди добрые, о!..

– У тебя выходил прекрасный жалобный вой, Бидь Сорха, надо отдать тебе должное…

– Ох, увы мне, горе горькое! Ой, упал, бедняжечка, со страшного стога, ой горюшко, ой!..

– Вас всех послушать, так можно подумать, что он упал с аэроплана! А он упал всего-то со стога овса! От такого, конечно, никто не умрет, кроме того, кто сам, считай, уже умер и для Бога, и для мира. Вот если бы он выпил ту бутылку, что выпил я!..

– Ох, увы мне, горе горькое! Ох, выпил бутылку подлую, кровиночка, ой!..

– Больно много ты говоришь про свою бутылку. Вот кабы ты выпил дважды по двадцать пинт да еще две, как я…

– Ох, увы, увы, о! И не выпить-то тебе ни пинточки больше никогда, никогда, никогда! А сколько же пинт больших прямо в шлюз твой проливалось…

– Ой, да ты мне уже все уши прожужжал про свои дважды по двадцать пинт и еще две! Вот если бы ты вдохнул столько чернил в легкие, сколько Писатель вдохнул…

– Ох, увы, увы, о! Писатель мой прекрасный лег бездыханным на веки вечные…

– Спаси и сохрани нас, Господи, на веки вечные!..

– Опять “сантименты”…

– Ой, оплакала я тебя, Доти, Доти! О, милая моя, милая, о! Далеко же от дивных лугов твое ложе смертное, о! Беда, горе и печаль, и семь мук смертных мне, что повезли тебя на Запад, а ты нимало не ведала! И оставили тебя они вдали от дома, от семьи! И встретила ты смерть у бродячих волн! И положат твои косточки…

– В бесплодной земле крапивы и песчаных водорослей…

– Всех я вас оплакала, люди добрые! Ой, милый, о милый, о!.. Никогда ни за что не напишет ничего, горе мне, о!..

– Лучше б никогда и не писал. Еретик проклятый!..

– …И тебя я оплакала. Самолично плакала. Увы мне, о горе горькое! А надел земли на Окраине лучше всякого! И не ступит он на него ни весной, ни осенью!..

– А ты говорила, Бидь, что не бывало лучшей земли, чтоб откармливать скотину?

– Честное слово, говорила, Бидь Сорха, я же тебя слушал. А потом ты начала петь “Плач изгнанного ирландского крестьянина”[176]…

– …И тебя я оплакала! Тебя я оплакала! Увы, увы, о! Не сесть ему в седло на кобылку с пятном никогда, никогда, никогда…

– А! Это Катрина Падинь ее сглазила!..

– Гнусные враки! Это Нель…

– …И горькие слезы лила над тобой, Учитель мой. Увы, горе, горюшко! Уходит Учитель во цвете лет, ой, беда!..

– Послушай, Бидь Сорха, ты же не оплакивала Старого Учителя никогда, никогда, никогда. Уж я-то знаю, потому что как раз был там и прилаживал крышку на гроб вместе с Билли Почтальоном…

– Проходимец!..

– Учительница рыдала. Ты взяла ее за руку, Бидь Сорха, и начала откашливаться. “Уж и не знаю, – сказал Билли Почтальон, – у кого из вас двоих – у тебя, Бидь Сорха, или у Учительницы – чувств меньше”…

– О вор!..

– “Давайте наружу, спускайтесь, и все, у кого адрес не “Царствие Небесное”, ждите, пока не приладят крышку на гроб”, – сказал Билли. Все, кто был, спустились, – кроме тебя, Бидь Сорха. “Но ведь бедного Старого Учителя следует оплакать”, – сказала ты Учительнице. “Он заслужил, бедняжка”, – сказала Учительница…

– О потаскуха!..

– “Оплакивать там его или не оплакивать, – сказал Билли Почтальон, – только если ты будешь стоять у меня на пути, Бидь Сорха, он к сегодняшней доставке вовремя не поспеет”. Тогда ты, всхлипывая, спустилась вниз. Билли поднял ужасный шум наверху, заворачивая и затягивая винты. “После Биллиной работы этому больше из гроба не подняться, – сказал Бриан Старший. – Если столько винтов вкрутить в язык Мануса Законника, Катрине придется искать нового юриста насчет наследства Баб”…

– Божечки! Бриан, мерзкий зудила!..

– В эту минуту Билли появился вверху на лестнице. “А теперь четверо становитесь под гроб”, – сказал он.

– Я очень хорошо это помню, я как раз вывихнул себе лодыжку…

– “Неправильно это – выносить Старого Учителя из дому и не пролить над ним слезы”, – сказала ты, Бидь Сорха, и снова стала подниматься по лестнице. Билли остановил тебя. “Он должен попасть на кладбище, – сказал Билли. – Так что не стоит его здесь мурыжить…”

– О наглый выскочка!..

– “Честное слово, выдерживать больше не стоит, – сказал Бриан Старший. – Разве что собираетесь его замариновать!.. ”

– Ты оплакала меня, Бидь Сорха, но я тебе не благодарен ни вот столечко. О, ты правда много надо мной причитала, но это все равно что стрелять по курице, когда надо было стрелять по лисе. Ты ни слова не сказала ни об Ирландской Республике, ни о предателе из Одноухого племени, который зарезал меня потому, что я за Республику боролся…

– Но я тебе говорил, что люди были благодарны…

– Ты лжешь, не говорил ты!..

– Бидь Сорха никак не связана с политикой, и я сам тоже…

– Трус, ты же под кроватью сидел, когда Эмон де Валера рисковал своей жизнью…