– Должно быть, так и есть, – весьма радушно согласился с нею Ильицкий. – Еще раз благодарю за приглашение. Приятного вечера, господа, Лидия Гавриловна.

Уходя, он отделался от меня только легким кивком, что, разумеется, меня расстроило. И еще я не могла понять этого пассажа с именинами: Ильицкий хотел сказать, что граф лжет? Но я вынуждена согласиться с Еленой Сергеевной – Курбатова вполне могли назвать в честь другого святого. И для чего было так явно давать понять, что он раскусил его ложь? Ведь граф может и правда оказаться Сорокиным.

Или Евгений того и добивался, будто перетягивая внимание Сорокина на себя? Ведь Ильицкий тоже был в той карете, рядом с Катей, к тому же он бывший военный, что делает его фигурой куда более подходящей на роль шпиона, чем меня, выпускницу Смольного… Я могла понять желание Ильицкого отвести подозрения от меня, но мне все же было от этого не по себе.

А моя воспитанница Мари радовалась предстоящим vacances[59] более всех, наверняка рассчитывая в Березовом закрепить произведенный на Алекса эффект.

Чуть позже, когда Елена Сергеевна уже пригласила всех в столовую, тема именин снова была поднята – на сей раз Стениным.

– А ведь в апреле-то и правда именин ни у одного Афанасия нет, – вполголоса сказал он и глухо рассмеялся: – Ох, темните вы что-то, Афанасий Никитич, ох темните…

Ничего внятного на это граф Курбатов так и не ответил.

Жоржик Полесов до сих пор не вернулся – должно быть, в очередной раз припозднился в клубе, – так что ужинать сели без него. Что касается меня, то я, хотя и была голодна, сказалась уставшей и попросила позволения вместо ужина уйти к себе. Гораздо более чем голод, меня волновал «сюрприз» от Евгения. Впрочем, долго мучиться догадками не пришлось.

– Господин ваш Ильицкий, – охотно ответила на мои расспросы Аннушка, – еще в прихожей меня остановил да поручил в вашу, значит, спальную отнести сверток. Уж не знаю, что там, но по виду похоже на книгу тяжелую или ларец. Да вы сами поглядите – я на комоде оставила.

Это была не книга, это был именно ларец. Тяжелый, лакированный, с искусною резьбой на крышке. По виду несколько похожий на тот, который я видела у Алекса и в котором он хранил свои револьверы. Пытаясь открыть ларец приложенным к нему ключом, я заранее злилась на Ильицкого – неужто правда он вздумал дарить мне револьвер? Что за несносный человек! У него совершенно нет ни совести, ни чувства меры!

Однако, откинув наконец крышку, я снова ахнула и даже отпрянула от содержимого. Внутри на бархатной подушке покоились те же бриллианты, что и у меня на пальце, – гарнитур из колье, серег, шпилек для волос и нескольких предметов, которым я и найти применение вот так, с ходу, не могла… Он меня с ума сведет, мой жених.

Подперев голову руками, я еще минуты две сидела, глядя на радужно сияющие камни, прежде чем решилась прикоснуться хоть к чему-то. И тогда только мне на глаза попался сложенный пополам бумажный лист – записка, прикрепленная к крышке с внутренней стороны.

На углу Пречистенки и Лопухинского переулка.

Несмотря на столь сухое и лаконичное послание, сердце мое радостно забилось – и тот небрежный кивок на прощание стал понятен. Ильицкий рассчитывал увидеть меня вновь, и очень скоро. Тотчас я бросилась приводить себя в порядок, чтобы уже через полчаса шагать по освещенной фонарями Пречистенке. Обратно в дом я рассчитывала войти через черную лестницу, для чего тайком позаимствовала у Аннушки ключ от кухонной двери.

До назначенного места следовало пройти буквально полсотни шагов, и улица даже в этот час была довольно оживлена, чтобы мне чего-то опасаться. Однако я была уверена, что Ильицкий все же не позволит мне идти одной, потому и не удивилась, когда услышала за спиной шаги. А после меня уверенным жестом взяли под локоть.

– Евгений Иванович, все недосуг было спросить… – сказала я, когда удостоверилась, что это действительно он, – вы, судя по всему, богаты?

– Как вам сказать… – хмыкнул он. Мы в этот момент поравнялись с открытой коляской, и Евгений шагнул к ней, открывая для меня дверцу. – В наследство от родных мне достались апартаменты на Малой Морской улице в Петербурге, да и оклад преподавателя Николаевской академии весьма неплох, должен вам заметить. Однако радовать вас бриллиантами так часто, как вы этого заслуживаете, я не смогу. Что касается этого гарнитура, то он фамильный – уже несколько поколений Ильицких дарят его своим невестам в честь помолвки. Я посылал за ним человека в Петербург.

Узнав, что сей гарнитур покупался не специально для меня, я, как ни странно, испытала облегчение. Поскольку тратить на безделушки целое состояние вовсе не казалось мне здравым поступком.

– Только сапфир заказывал специально для тебя, – сказал Евгений, сжимая мой локоть чуть сильнее. – Мне показалось, он почти так же хорош, как твои глаза.

Я в который уже раз с нежностью поглядела на синий камень и улыбнулась.

– Он необыкновенно хорош. Лучше всех прочих фамильных ценностей, – негромко ответила я. А потом спросила: – Не расскажешь, куда мы едем?

– А куда бы тебе хотелось? – тоже спросил Ильицкий, как-то странно ухмыльнувшись.

Я несколько смутилась. Стыдно признаться, но я в свои девятнадцать с лишком лет еще ни разу не была на свиданиях. Rendez-vous[60] с Кошкиным в Ботаническом саду не в счет. Так что я весьма смутно представляла, куда люди ездят во время свиданий… Была, правда, одна идея, но я не собиралась ее озвучивать, потому как имелась вероятность, что в этом случае Женя сочтет меня распущенной.

Впрочем, Ильицкий уже передумал давать мне право выбора.

– Хотя не мучайся, – сказал он, – считай эту поездку еще одним сюрпризом. Готов спорить, тебе понравится даже больше, чем сапфир.

– Уверен?

Ильицкий отметил, должно быть, игривость моего тона, но сам был предельно серьезен теперь:

– В нашу ловушку в госпитале кое-кто попался.

Глава тридцать восьмая

Вход в госпиталь охраняли двое полицейских, которые, впрочем, без разговоров пропустили Ильицкого внутрь – кажется, сегодня он уже успел здесь побывать и его узнали. Идти далеко нам не пришлось: за первой же неплотно прикрытой дверью я увидела Кошкина и стоящего у стены Полесова Георгия Павловича.

Прежде, чем я успела шагнуть в кабинет, Ильицкий придержал меня за локоть и приложил палец к губам, давая понять, что мешать им не следует – лучше подождать здесь,