Дроздов побелел.

– Уничтожьте! Это отработанное научное оборудование! – губы сами проговорили эту фразу, без участия мозга, потому что привычка выкручиваться в результате долгой практики въелась уже настолько, что рассуждать не требовалось.

– Он химически не опасен?

– Нет. Можете бросить его прямо в лесу. Или расплавьте. Делайте, что хотите!

– Спасибо.

– Да. Всего хорошего, товарищ Тер-Габриелян.

Дроздов чуть не уронил трубку, когда клал ее на рычаг.

– Машенька, у нас водка есть? – простонал он, опускаясь на стул.

– Да.

– Принеси.

Когда секретарша скрылась на кухне и стукнула дверцей буфета, Максим Георгиевич откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

«Вот так оно и бывает, – подумал он. – Так вот незаметно наступает то, что русские называют бранным словом на букву «п», так вот – телефонным звонком незнакомого армяшки. Какая же сволочь этот директор завода! Не смог достать базальт и подсунул мне куб из стекольного шлака. За дурака меня посчитал! За идиота! Ну, я ему покажу идиота, мать его. Лучше бы признался, что базальта никак не достать, может, тогда бы гранитный куб положили, а не эту стекляшку. Что же теперь? Ладно, нет времени на месть. Как теперь выкручиваться перед Свержиным?»

Стреляться, ясное дело, не входило в планы Дроздова. Точно так же, как не входило в его планы позволить себя убить. Все это вкупе с прочими хлопотами дня вызвало у Максима Георгиевича неописуемое чувство омерзения и желание вымыть руки. Он выбрался из-за стола и покинул кабинет.

«Что она там копается? – подумал он про Машеньку. – Уж не отравить ли меня хочет?»

Дроздов заглянул на кухню и увидел, что секретарша аккуратно режет селедку и укладывает ее в резную фарфоровую селедочницу.

– Водки, Машенька! Водки! – сказал он и сам, схватив осыпанный росой графин, наполнил густой сиропообразной жидкостью граненый стакан и выпил его в два больших глотка.

Стало легче. Дроздов решил, что все-таки вымоет руки, и переместился в ванную. Именно переместился, потому что не мог вспомнить, как шел по коридору – ему казалось, что он стоит, держа руки под горячей струей, уже давно. И намыливает их, намыливает, пытаясь смыть нестерпимую грязь и вонь бытия. Когда-то Дроздов верил, что убийцы видят, как с их рук капает кровь, но с ним ничего такого не случалось. Его постоянно мучило ощущение грязи. Грязь и вонь.

«Сматываться! Сматываться надо, – лихорадочно шевелил он обветренными губами. – Сматываться! А то достанут, это уж как пить дать. Хотелось, правда, покинуть родину в более выгодном положении, но мы предполагаем, а Бог располагает. Будь он неладен вместе со своим Голосом».

Дроздов с новым наплывом ненависти вспомнил Богдана. Глянув в зеркало, он вдруг увидел, как его собственное лицо оскалилось и расхохоталось, а затем голосом Богдана выкрикнуло ему в глаза: «Ну что? Справился ты без меня? Справился, да?»

Максим Георгиевич мотнул головой, отгоняя видение, и решил, что надо еще водки.

Экстренных вариантов пересечения границы у него было припасено несколько, были давно прикормлены люди на соответствующих постах. Однако, если поднимется буча, то все это может и не сработать, поскольку для каждого собственная шкура важнее чужой. Так что уходить надо раньше, чем Свержин пронюхает о провале эксперимента. В общем-то, уходить надо прямо сейчас. Тихонько так, никого не ставя в известность.

С другой стороны, путь до южных границ, где у Дроздова были более или менее надежные люди, займет не меньше трех суток, а за это время многое может пойти не так, как предполагалось.

Когда Дроздов вернулся в кабинет, на столе его ожидали стакан, графин водки и селедочка, посыпанная мелко нарезанным луком. Выпив еще сто граммов, Максим Георгиевич почувствовал себя значительно лучше и списал видение на нервную перегрузку. Он задумался на секунду, потом все же подцепил вилкой кусочек селедки и отправил в рот. Стало еще лучше.

«Погоди-ка, – Максим Георгиевич усилием воли остановил ход панических рассуждений. – А что, если я зря беспокоюсь? Кто сказал, что куб непременно должен быть из базальта? Богдан о породе словом не обмолвился. Речь шла о горе из твердого камня, а стекло никак нельзя назвать мягким. Что, если Стаднюк все же услышал Голос Бога? Глупо лишать себя подобного шанса. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. В моем же случае это шампанское в парижском ресторане, так что надо тянуть до конца. Подготавливать пути к отступлению, но не драпать, как ошпаренная крыса. Возьми себя в руки, Дроздов!»

– Пакет! – вспомнил энкавэдэшник и выдвинул ящик письменного стола.

Если бы письмо от профессора Варшавского попало ему в руки вовремя, до знакомства с Богданом, то вся история сложилась бы иначе. А главное, не понадобился бы никакой Богдан и не пришлось бы сжигать из-за него хорошую подмосковную дачу. Но тут уж ничего не попишешь – как вышло, так вышло.

Развернув исписанный лист бумаги, Максим Георгиевич еще раз внимательно прочел текст. У Варшавского тоже ни слова не было про базальт. Интересно, на каком источнике он основывал свои выкладки? Богдан говорил, что подлинник, написанный тибетскими монахами, безвозвратно погиб под обвалом. Значит, дневники Тихонова были главной отправной точкой профессора.

Правда, в личной беседе он предположил, что твердым камнем на Тибете могли называть базальт, однако полной уверенности у Варшавского не было. В таком случае материал куба мог и не иметь решающего значения. Главное, как сказал профессор, – девственность реципиента.

«Кстати! – припомнил Дроздов разговор с покойным Робертом. – Надо бы мне выяснить кое-какие детальки».

Энкавэдэшник поднял трубку.

– Соедините меня с Дементьевым.

Некоторое время слышался лишь треск и отголоски чужих разговоров. Наконец ответил Дементьев.

– Вадим, у тебя сейчас от Свержина нет поручений? – спросил Максим Георгиевич. – Вот и ладненько. Тогда прямо сейчас, не откладывая, найди гинеколога с фабрики «Красная Роза», где работает Варя Стаднюк. Хоть из-под земли достань! Чем скорее, тем лучше. Узнай, девственница Варвара или нет. Понял? Шуточки свои при себе оставь. Как только выяснишь, сразу же позвони. Прямо в ту же минуточку! Давай!

«Вот если она окажется не девственницей, – подумал Дроздов, кладя трубку, – тогда надо будет подумывать о путях отхода. Потому что Роберт мог оказаться прав. В тихом омуте черти водятся».

Максим Георгиевич принялся читать письмо профессора снова. Отчасти, чтобы скоротать время до звонка, отчасти, чтобы еще раз изучить все детали. Может быть, он еще что-то упустил?

Внимательнее вчитавшись в письмо Варшавского, энкавэдэшник задумался. Была в тексте какая-то мелочь, не относящаяся к смыслу послания, но вызывавшая такое чувство, словно писавший принимал за дурака того, кто это будет читать.