«Сука этот профессор, – подумал Дроздов. – Написал, чтобы отчитаться, чтоб ему хвост не защемили, если информация просочится. А пользы почти ноль. Богдан и то больше мне выдал. Надо было втихую нанять кого-нибудь из мелких бандитов, чтобы этого Варшавского обрезочком трубы по башке, когда пойдет в магазинчик. И не слушать Свержина».

Максим Георгиевич не успел додумать мысль до конца, когда его сердце ускорило темп столь резко, что энкавэдэшник задохнулся и захрипел, схватившись за горло.

«Машка отравила все-таки, сучка! – мелькнуло у него в голове. – Тварь! Убью!»

Не удержавшись на стуле, он грохнулся на пол. Перед глазами поплыли алые пятна, но Дроздов все же нашел в себе силы достать револьвер и дважды выстрелить в кухонную дверь.

«Попал или нет?» – подумал он, теряя сознание.

Очнулся он от резкого запаха нюхательной соли. Марья Степановна, живая и невредимая, никуда не сбежавшая, склонилась над ним с выражением испуга и сострадания на лице. Сердце уже не колотилось с угрожающей скоростью и дышать можно было без особых усилий.

Максим Георгиевич оттолкнул ее руку с аптекарским пузырьком.

– Все, хватит! Я в порядке. Тебя выстрелом не задело?

– Нет. Обе пули прошли стороной. Я как раз нагнулась, чтобы поднять упавшее полотенце. Может, вызвать доктора?

– Нет. Все прошло, ступай! – отмахнулся Дроздов, взбираясь на свое место. – И не говори никому. Нервишки! Пустячок. Пройдет. Сейчас еще водочки накачу… Покормила ты этого… комсомольца, мать его?

– Нет, – покачала секретарша головой. – Готовится. Минут пять еще.

– Погоди, – сказал он, впившись секретарше в лицо. – Занесешь ему еду, когда я тебя позову.

– Как скажете, Максим Георгиевич, – послушно сказала секретарша.

– Иди.

Марья Степановна повернулась и, стукнувшись широким бедром об угол стола, поплыла обратно на свой кухонный пост.

Дроздов был почти уверен, что о глазке внутри гипсового цветка Марья Степановна знает. Но при ней он все равно никогда не пользовался устройством. Поднявшись по лестнице, энкавэдэшник прильнул к отверстию и некоторое время наблюдал, как Стаднюк рисует, склонившись над листом бумаги.

«Что бы это значило? – задумался Максим Георгиевич. – Ни у Богдана, ни у профессора Варшавского не было и намека на то, какие изменения могут произойти с реципиентом в случае успешного приема сигнала. Какого черта? Я же не давал ему команды рисовать. Может, он любит это занятие и малюет удовольствия ради?»

Но какими бы ни были предположения на этот счет, Максим Георгиевич насторожился. Все удивительное, неожиданное или необычное его в первую очередь настораживало, лишь потом вызывая другие эмоции.

Рука сама собой потянулась к заткнутому за пояс «нагану».

– Машенька! – визгливо крикнул он. – Неси ужин. Скорее!

– Бегу! – раздался внизу крик секретарши. Потом грохот разбившейся тарелки и топот каблучков. С растрепавшимися волосами, неся поднос на вытянутых руках перед собой, она, неловко оттопырив зад, бежала по лестнице.

«И отчего же у них такие задницы отрастают?» – зло подумал Дроздов, подогнав Машеньку, когда она пробегала мимо него, добрым шлепком.

Секретарша ойкнула и чуть не упала.

– Только упади! – рявкнул на нее начальник.

– А вы, Максим Георгиевич, не отвлекайте меня от революционной задачи, а то я на вас пожалуюсь!

– Ладно-ладно. Шутка! – успокоил ее Дроздов.

Держась одной рукой за «наган», он достал ключ и отпер дверь, ведущую в комнату Стаднюка.

Машенька вошла в комнату, как механическая кукла, не выказывая никаких эмоций.

– Добрый вечер, – кивнула она Павлу и поставила перед ним поднос.

– Да, – не отрываясь от бумаги, сказал он.

– Ужин, – сообщила Машенька, составляя с подноса на стол тарелки.

Склонившийся над листом бумаги Стаднюк не только насторожил, но и напугал Дроздова. Раньше Павел, заслышав голос Дроздова, обмирал от страха и превращался в идиота. А теперь он даже головы не повернул, напомнив Максиму Георгиевичу одного из университетских профессоров. Тот тоже лишь отчасти обращал внимание на происходящее вокруг, частенько забывал причесаться или приходил на лекцию в разных ботинках.

– Что тут у тебя? – Дроздов в несколько шагов преодолел расстояние до стола и глянул на рисунок.

– Да так, – Паша небрежно пожал плечами. – Скучно, вот и черкаю.

Ничего особенного на листе нарисовано не было – кривоватый домик, из трубы которого завитками шел дым.

«Черт! – подумал Максим Георгиевич. – Я скоро от мяуканья кошки начну в обморок падать».

– Ты листочки чистые зря не изводи, – сказал он вслух. – А то приедет начальство, не на чем рисовать будет. А уж если рисуешь, то самолетики рисуй, кораблики, танки.

«А то вместо оружия придумает какой-нибудь особенный дом, – подумал энкавэдэшник. – Свержин мне тогда глаз на жопу натянет».

– А чем мне еще, кроме рисования, заниматься? – спросил Стаднюк каким-то непривычным голосом. Дроздов насторожился, но не понял, что это значит.

– Чем скажут, тем и занимайся. – Максим Георгиевич погладил его по дырявой макушке и ласково проговорил: – Эх, головушка твоя дырявенькая! Отдыхай, пока на работу не гонят. Как чувствуешь-то себя? Хорошо?

– Да.

– Сны не мучают?

– Да мне редко что снится, – сказал Павел и незаметно выскользнул из-под ладони Максима Георгиевича.

«Изменился он, изменился, – отметил про себя энкавэдэшник. – Но причина может быть разной. То ли Голос Бога подействовал, то ли от сидения взаперти озлобился».

Верить хотелось в первое, но подмена куба не давала покоя, так же как подозрения насчет тайной связи Павла с Варварой.

– Ладно. Кушай и отдыхай. Все. Пойдемте, Марья Степановна.

Спустившись в гостиную, Дроздов сел за стол, взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и принялся рисовать квадратики, соединяя их линиями. Так легче думалось. На каждом квадратике можно было написать произошедшее событие или чье-нибудь имя, после чего проведенной линией обозначить связь людей и событий между собой.

Сначала появился квадратик-Богдан, затем квадратик-Стаднюк, а третьим Дроздов изобразил квадратик, обозначавший Варшавского. Квадратик Богдана он тут же зачеркнул жирной линией, а над оставшимися задумался. Есть ли между ними связь? Вряд ли. Хотя нет. Кое-какая все-таки есть, как это ни удивительно. Адрес. Дом Варшавского точно напротив дома, где жил Стаднюк с Варей. Случайность?

На самом деле по-настоящему случайные вещи никогда не попадали у Максима Георгиевича вместе на один лист. А тут две ключевые фигуры, никак по большому счету не связанные, фигурируют в одном деле. И не просто фигурируют, а живут друг напротив друга. Окно в окно.