Сильвия Дюбуа не договорила: часы на соборе неподалеку пробили пять.

– Ой, как время летит, – сказала она. – Пора мне бежать обратно, к моим книжкам! Я тут раздобыла первое издание Золя, хотела показать одному господину из Национальной библиотеки. Он придет с минуты на минуту.

Мы распрощались с Сильвией Дюбуа и побрели дальше, по переулкам студенческого квартала. Вскоре мы нашли небольшой отель, где по нашим средствам сдавалась комната с тремя шаткими железными кроватями на продуваемом сквозняками чердаке.

Берни и Старшой быстро уснули, укрывшись старыми застиранными одеялами. А я лежала без сна и все думала. Старшой пока ничего не сказал, но я почти не сомневалась, что он решил ехать в Мюнхен искать Харви Дженкинса. И нам действительно следовало его найти. Роза Лафуркад имела право знать, что случилось с ее отцом. А Дженкинс, похоже, был единственный, кто это знал.

Через пыльное, треснутое окно я видела, как над темными очертаниями парижских крыш нависает полная красная луна. Выглядело это зловеще.

Дорога из Парижа до Мюнхена заняла десять дней. Чтобы сэкономить, поначалу мы добирались на попутках. Мы ехали в кузовах грузовых машин и на фургонах со скотом, на телегах, запряженных лошадьми, и на тряских автобусах, курсирующих между местными деревеньками. Наконец мы прибыли в город Страсбург, где пересекли реку Рейн и границу с Германией. А потом всего за полдня домчали на поезде до Мюнхена.

Последние дни я никак не могла избавиться от все нарастающего неприятного чувства, что, вероятно, снова увижу Дженкинса. Мне не давала покоя жуткая мысль, что Дженкинс – или мистер Ривз, как он прежде себя называл, – возможно, убил Шетланд Джека, чтобы заполучить ожерелье. Ведь по версии полиции Глазго дело было именно так.

Вдруг это правда? Как поведет себя Дженкинс, догадавшись, что мы знаем, кто он такой на самом деле?

На вокзале в Мюнхене мы сели на трамвай в сторону Винер-плац. Вагон качался и громыхал, пересекая большие площади и кварталы статных каменных домов, и в конце концов выехал на широкую парадную улицу, по обеим сторонам которой были разбиты газоны и посажены растения. Весна сюда пришла быстрее, чем в Париж. Кроны деревьев нежно зеленели, клумбы цвели. Если бы не дождь, непрерывно сыпавший из низких облаков, день был бы чудесный.

Мы переехали через узкую речушку, которая, кажется, называлась Изар и за которой начинались городские районы попроще. Здесь было людно и кипела жизнь. Кондуктор выкрикнул нашу остановку, и мы вышли.

Винер-плац – это мощенная булыжником площадь, заставленная рыночными палатками. За ней, на открытом поле по ту сторону домов, стоял луна-парк. Редкие посетители прогуливались между фургонами и шатрами. Карусель не крутилась, Харви Дженкинса нигде видно не было.

Старшой и Берни пошли за мной к шатру Маргоши. Внутри было тепло и влажно и так накурено благовониями, что трудно дышать. Маргоша сидела в кресле-качалке у камина посреди шатра и храпела. В ушах блестели тяжелые камни. С тех пор, как мы виделись с ней в последний раз, ее мочки отвисли еще как минимум на сантиметр.

Старшой и Берни испуганно глазели на спящую великаншу. Ее глухой храп напоминал раскаты далекого грома. Я подошла и осторожно положила руку ей на плечо. Маргоша медленно приоткрыла веки. На сонном лице расцвела улыбка. Красивые глаза загорелись.

– Ты вернулась? – сказала она. – Как вовремя. Я скучала по тебе, Салли Джонс.

Потом она перевела взгляд на Старшого и Берни.

– И каких красавцев привела…

Старшой подошел ближе и представился. Берни последовал его примеру.

Чуть позже мы вчетвером сидели за Маргошиным столом, потягивая из маленьких чашечек загадочный напиток, которым она всегда угощала своих посетителей.

– Полагаю, вы приехали повидать Харви, – сказала Маргоша.

– Да, вы правы, – сказал Старшой.

Маргоша пристально посмотрела на меня и сказала:

– Я женщина любопытная… и вдобавок ясновидящая. Но я так и не смекнула, что у вас с Харви за делишки. Он был чем-то удручен, когда мы уезжали из Лиссабона. И еще, как мне показалось, ему было немного стыдно. Я решила, что это как-то связано с тобой…

– А Дженкинс здесь? – спросил Старшой.

Маргоша кивнула.

– Ну да, – сказала она. – Только если вы пришли с ним за что-либо расквитаться, то время не самое подходящее. Его любимый старый петух давеча сдох. И в ожидании похорон лежит в бочке со льдом возле вагончика Харви.

Маргоша допила последний глоток из чашки.

– Харви мастерит ему гроб. Он арендовал верстак в столярке на Шильтбергерштрассе. Это тут неподалеку.

Мы еще немного посидели у Маргоши, и перед уходом она объяснила нам, как найти столярную мастерскую. Идти было недолго. Вскоре мы вошли в ворота дома на улице под названием Шильтбергерштрассе и оказались на мощеном заднем дворе. Над распахнутой дверью висела табличка:

FRANZ WEBER, ZIMMEREI[18]

Мы шагнули внутрь, и в нос ударил восхитительный аромат свежих стружек. Невысокий розовощекий мужчина оторвался от своей работы и поглядел на нас. Старшой спросил, где можно найти Харви Дженкинса, и тот кивнул на лестницу в углу.

Мы поднялись на второй этаж. Харви Дженкинс стоял склонившись над верстаком. Он шкурил наждачной бумагой небольшой гробик с изогнутой крышкой и аккуратной вязкой на углах. Услышав шаги на лестнице, он поднял голову. Лицо его показалось мне еще более осунувшимся, борозды морщин – еще более глубокими.

Дженкинс растерянно глазел на меня и на Старшого. Потом опомнился и даже сумел изобразить какое-то подобие улыбки. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли у него в горле.

Потому что вслед за нами в комнату вошел Берни. Они с Дженкинсом уставились друг на друга. Дженкинс медленно опустил брусок с наждачной бумагой. Сделал несколько неуверенных шагов навстречу. Я стояла рядом, и поэтому увидела, как Берни задрожал всем телом. И как с его лица сошла краска.

Наконец Дженкинс проговорил неровным голосом:

– Давненько мы с тобой не виделись, Берни.