Берни поглядел на Дженкинса.

– Поверь мне, Берни, – сказал он.

И продолжил свой рассказ. Только теперь он говорил, обращаясь прямо к Берни.

– Вам с Мойрой было негде укрыться. И когда Мойра оступилась на скользкой палубе, Джек накинулся на нее, прежде чем она успела подняться. Он схватил ее за волосы и потащил к фальшборту. Не было никаких сомнений в том, что он собирается сделать. Он хотел бросить твою сестру за борт. И сделал бы это, если бы ты его не оттолкнул. Но тут лодку сильно качнуло, Джек потерял равновесие, его швырнуло спиной на фальшборт. Он отчаянно замахал руками, но ухватиться было не за что. Он упал в воду… и исчез.

Берни зажмурился, лицо перекосило от ужаса. Я обняла его. Сердце его колотилось, все тело трясло.

Понемногу Берни успокоился, и Дженкинс стал рассказывать дальше.

– Когда Джек упал за борт, я встал к штурвалу и до самых сумерек высматривал его в бинокль. Но все, конечно, напрасно. Потом я взял курс на Портпатрик, это была ближайшая гавань. Я должен был немедленно сообщить в полицию о том, что случилось. А еще я беспокоился за тебя, Берни. После того, как Джек упал в воду, ты не проронил ни слова. Просто сидел в углу рубки и дрожал…

Старшой сказал:

– У меня на глазах никто никогда не падал за борт. Но вряд ли можно представить себе что-то более страшное.

– Ты ни в чем не виноват, – добавил Дженкинс. – Запомни это, Берни.

Берни посмотрел на Старшого, потом на Дженкинса. Потом сглотнул подступивший к горлу ком и кивнул.

Они помолчали, и Дженкинс продолжил:

– В Мойрины планы посещение полиции не входило. Вместо вынужденной остановки в Портпатрике она хотела вернуться в Глазго. «Если не сделаешь, как я говорю, – пригрозила она, – я выставлю тебя виновным в смерти Джека. Я скажу, что это ты заставил меня обмануть его. И что ты выкинул его за борт. Твое слово против моего. А ведь ты знаешь, что я умею говорить очень убедительно…»

Мойра не на шутку напугала меня. Я не знаю никого, кто умел бы так искусно врать. Я понял: одно ее слово – и меня повесят. И я послушался ее. Пусть будет, как она хочет.

По пути в Глазго Мойра вверх дном перевернула кают-компанию, обшарила все углы в поисках ожерелья. Но ничего не нашла. Она была в бешенстве и пыталась выведать у меня, где еще Джек мог спрятать драгоценное украшение. Но я-то этого не знал.

Прибыв в Глазго, мы оставили «Розу» у заброшенного причала в Клайдбэнке. Перед тем, как расстаться, Мойра еще раз пригрозила, что, если пойду в полицию, меня ждет виселица.

– Смени имя и уезжай из страны, – сказала она. – Это твой шанс уцелеть.

Так я и сделал. Вскоре я добрался до Лондона, а оттуда с поддельным паспортом уехал на корабле в Америку. С тех пор меня зовут Харви Дженкинс. Единственное, что я взял с собой из прежней жизни, был слепой цыпленок, которого я вырастил на «Розе». Но теперь его тоже больше нет…

– А мне так понравилась история о торнадо в Оклахоме, – заметил Старшой.

Дженкинс устало улыбнулся и виновато пожал плечами.

– Это не совсем выдумка… у меня правда была небольшая ферма в Оклахоме. И ее действительно разрушил торнадо.

Он вздохнул.

– Судьба не слишком меня баловала. Поэтому, когда я год назад увидел старушку «Розу» – хотя и под новым именем – у причала в лиссабонском порту, я решил, что, может, это знак свыше. Ведь из-за этого ожерелья я обречен был всю жизнь прожить в бегах. И было бы только справедливо, если бы это самое ожерелье немного скрасило мою старость…

Дженкинс снова вздохнул и посмотрел на меня.

– Я стал расспрашивать людей в порту и кое-что о вас разузнал. Потом придумал план, как попасть на лодку и обыскать ее. Но зря я, конечно, обманул тебя. Мне очень стыдно.

Я протянула Дженкинсу руку – показать, что все обиды остались в прошлом.

Я чувствовала, как под комбинезон заползает холодная ночная сырость. Остальные тоже замерзли. Дженкинс встал, разминая затекшие ноги.

– Хорошо бы выпить чего-то горячего, – сказал он. – Если хотите, можете у меня переночевать. Ведь завтра вы, наверно, поедете дальше, на юг?

Старшой кивнул.

– Поедем с нами, – предложил он Дженкинсу. – Сам расскажешь все Розе.

Дженкинс немного подумал.

– Спасибо за предложение. Но, уверен, вы передадите ей мою историю. Главное, чтобы она получила ожерелье.

Мы вернулись через прибрежный лесок в тихий и темный луна-парк. Подойдя к вагончику, Дженкинс как вкопанный остановился у двери.

На одной из ступенек стояла коробка. Она была перевязана красной подарочной лентой, сверху красовался бантик. Мои чуткие ноздри уловили знакомый запах духов.

– Это еще что? – удивился Дженкинс и взял коробку.

Он тоже почувствовал запах духов.

– Должно быть, Маргоша приходила… странно… мы с ней обычно не обмениваемся подарками.

Дженкинс развязал ленту, открыл коробку и заглянул внутрь. Потом улыбнулся, осторожно запустил туда руку и вытащил крошечного цыпленка с неделю от роду.

Дженкинс поднес цыпленка к керосиновой лампе, висевшей над дверью.

– Пока непонятно, курочка это или петушок, – сказал он. – Но мы в любом случае отлично заживем вместе!

И положил цыпленка в карман. Птенчику как раз хватало роста, чтобы выглядывать через край.

– Жизнь продолжается, – сказал Дженкинс и нежно погладил его по голове большим пальцем.

Потом поглядел в темноту, на Маргошин шатер. Между фалдами виднелся слабый свет.

– Я согрею воду для чая, – сказал мне Дженкинс. – А ты сходи к Маргоше, спроси, не заглянет ли она к нам на чашечку.

Я была только рада выполнить его поручение.

Теперь Мюнхен кажется таким далеким. Сперва мы добрались до Женевы и оттуда на грузовой барже спустились по реке Роне. Из Авиньона на попутках проехали на запад, через Лангедок, и в один прекрасный день над зеленью долины под дороге из Лодева показались три башни замка Лафуркад. Никогда не забуду, как у Берни перехватило дыхание, когда мы шагали к поместью по усыпанной гравием тропинке и смотрели на цветущий луг у реки. Солнечный свет струился сквозь кроны каштанов и бликовал в прозрачной воде мельничной плотины. Как ни странно, этот пейзаж чем-то напоминал картину, которая висела над столом в комнате Берни на Освальд-стрит.