точкой». «А воевали казанцы грады и пусты сътворили: Новъгород-Нижней, Муром, Мещеру, Гороховец, Къстрому, Заволожие, Галич с всем, Вологду, Тотьму, Устюг, Пермь, Вятку, многими приходы в многие лета» – так описывал летописец географию казанских набегов в эти годы[554]. И в довершение всех бед резко обострились отношения с крымским «царем».

Выше уже говорилось о том, что Крым после смерти Мухаммед-Гирея впал из-за усобицы в ничтожество. Однако все рано или поздно заканчивается, так и крымская «замятня» завершилась тем, что при поддержке, военной и финансовой, на крымском «царском» седалище в 1532 г. воссел Сахиб-Гирей, брат покойного, бывший казанский «царь» и злейший враг Москвы. Новый «царь», несмотря на свою враждебность по отношению к Москве, не сразу смог перейти к активной политике на этом направлении – его сдерживало противостояние с племянником Ислам-Гиреем, который в борьбе за власть в Крыму был готов опереться на кого угодно, даже на Москву. Лишь когда летом 1537 г. ногайский «князь» Бакы-бей убил Ислам-Гирея, у Сахиб-Гирея оказались развязаны руки. И присылка из Крыма грамоты малолетнему Ивану IV в ноябре 1537 г., в которой «царь» открыто заявлял, что «Казанская земля мои юрт, а Сафа Гиреи царь брат мне», почему Сахиб-Гирей требовал от Ивана и его советников, чтобы те «рати на Казанскую землю не чинил, так же еси, недружбу делая, рати своеи не посылал бы еси», в противном случае угрожая войной («и только доброво миру с ним не учинишь, и ты бы собе никоторого иного мненья в мысли не держал, милосердаго Бога милостью на Москве нас смотри»)[555]. Само собой, хан потребовал с Москвы присылку «кун и поминков».

После того, как в Москве решили отменить поход на Казань, Сахиб-Гирей решил, что желаемых целей (регулярной присылки пресловутых «поминков» и признания Москвой тем самым своего вассального положения по отношению к Крыму, а также согласия с тем, что Казань – крымский юрт) можно добиться и дипломатическим путем. Уступка Ивана IV (само собой, сделанная от его имени боярами) была воспринята в Бахчисарае как признак слабости Русского государства. В новой ханской грамоте, доставленной в Москву в мае 1538 г., крымский «царь» изъявлял свое недовольство промедлением «московского» с исполнением его требований и прямо, без экивоков, заявлял, что вот-вот выступит из Крыма с войском в поход на Москву. И если великий князь хочет спасти себя и свою страну от разорения, продолжал дальше Сахиб-Гирей, то пускай он немедля «своего большего посла с своею казною наборзе бы еси его к Путивлю послал. А перед ним бы еси часа того послал к нам сказати, чтоб в малых днех у нас были»[556]. «И будеш по моему слову, – продолжал хан, – ино вельми добро, и мы с тобою, по тебе посмотря, мир учиним». Ну а если Иван, не прислушавшись к голосу разума, по-прежнему будет упорствовать, то тогда, грозил Сахиб-Гирей, «и ты посмотрит, что мы тебе учиним… более ста тысяч рати у меня есть и возму, шед, из твоей земли по одной голове, сколько твоей земле убытка будет и сколько моей казне прибытка будет, и сколько мне поминков посылаешь, смети того, убыток свои которой более будет, то ли что своею волею пошлеш казну и что сколько войною такою возмут, гораздо собе о том помысли. И только твою землю и твое государство возму, ино все мои люди сыти будут»[557]. Хан был настолько уверен в своих силах и в успехе своего предприятия, что счел возможным не скрывать своих намерений, отписав Ивану: «Аз схоронясь не иду, не молви после, как Магмед Киреи царь без вести пришел»[558].

Сахиб-Гирей в своей грамоте назначил и срок, когда московский «большой» посол с «поминками» должен был прибыть к нему в его походную ставку – 10 мая 1538 г. Однако посол, окольничий С.И. Злобин, отбыл из русской столицы только 12 июня[559]. Казалось, это промедление неизбежно должно было привести к войне, однако она так и не началась. Боярская дума, обсудив требования хана, рассудила, что Сахиб-Гирей блефует, и не ошиблась. Выход Сахиб-Гирея из Крыма был связан не с его намерением напасть на Русь, а с приказом турецкого султана Сулеймана I оказать ему поддержку в походе на Молдавию[560]. Хан не посмел ослушаться повеления турецкого султана и вместо того, чтобы отправиться на Москву, повернул своих коней на запад.

«Непригожие» слова в ханской грамоте в Москве запомнили, да и сам «царь», не отличавшийся в дипломатической переписке особой сдержанностью (очевидно, он полагал, что к нему, «Великие орды великому царю силы находцу и победителю», известная максима о том, что язык дан дипломату, чтобы скрывать его мысли, неприменима), поспешил подтвердить свою репутацию[561]. Одним словом, когда в сентябре 1539 г. русский посланник в Крым Иван Федцов доставил обещанную прежде шертную грамоту от хана[562], принята она не была. Как отмечал русский историк и архивист Ф.Ф. Лашков, «по причине помещения двух предосудительных статей касательно урочной присылки подарков (отметим, что в Крыму рассматривали отправку «поминков», тем более регулярную, как своего рода аналог прежнего ордынского выхода, тогда как в Москве – только как единовременные дары и оплату за «службу». – В. П.) и включения в союз казанского царя Сафа-Гирея»[563]. Впрочем, похоже, что крымский «царь» не слишком верил в силу своей грамоты, раз он отправил своего сына Эмин-Гирея в набег на «Коширьские места» в октябре 1539 г.[564] Как результат, в мае 1540 г. в Крым от имени Ивана IV была отправлена грамота с требованием, чтобы «царь прислал грамоту такову, какова была з дедом его с великим князем Иваном Васильевичем его деду и отцу», и только на основании такой грамоты Иван IV был готов заключить искомый договор[565].

Сношения между «царем» и великим князем после этого обмена любезностями посредством отправки новых грамот и посольств продолжались, однако жесткая позиция Москвы и продолжавшиеся набеги казанцев делали достижение соглашения между Москвой и Бахчисараем невозможным. Да и сам хан, судя по всему, к этому особо и не стремился. Прочно уверовав в силу крымского оружия, он был готов повести коней своего воинства на север, как только появится первая благоприятная возможность. И она очень скоро появилась. Князь Семен Бельский, после того, как стала очевидной неспособность Вильно одолеть Москву и Стародубская война стала клониться к завершению, решил сменить покровителя. Весной 1536 г. он испросил у Сигизмунда Старого разрешения отправиться в паломничество в Святую землю, однако избрал для этого весьма хитроумный кружной путь – через