был взят в плен, а большинство его ратных людей и горожан были казнены («подсадных людей и пищальников и чернь сажали улицами да обножали да секли»[539]) по приказу Яна Тарновского, взбешенного упорным сопротивлением русских и большими потерями своих войск.

Взяв Стародуб, литовско-польское войско двинулось к Почепу, гарнизон которого и жители, не принимая боя и не садясь в осаду, сожгли город и ушли в Брянск. Немалая часть Северской земли оказалась в руках литовцев, однако удержать ее они не смогли – польские наемники, не получая оплаты, отказались дальше участвовать в походе и вернулись домой, а литовская шляхта не испытывала никакого желания зимовать в разоренных городах. В итоге все успехи, одержанные войском Сигизмунда I в кампанию 1535 г., в конечном итоге не принесли ничего, кроме небольшого морального удовлетворения от сознания того акта, что Гомель все-таки остался за Литвой. Москва по очкам продолжала вести счет в этой войне.

Кампания 1536 г. началась с неудачи литовцев под Ивангородом/Себежем. В Литве сразу поняли, что означает для Полоцка и Витебска возведение Ивангорода. Так, 17 июля 1535 г. земский подскарбий И. Горностай отписывал гетману Ю.М. Радзивиллу, что московиты рубят себежский замок и когда «оный замок весь обрубят, тогды то будет замком господаря его милости Полоцкому и Витебскому ку великой шкоде и переказе»[540]. Однако сборы литовские долги, пока литовские паны судили-рядили да искали деньги, Ивангород был отстроен, оснащен артиллерией, припасами, а оставшийся в нем на годование гарнизон освоился на новом месте. И когда в конце февраля 1536 г. королевское войско подступило было к Ивангороду «со всяким нарядом ратным», «хотеша дом святого Иванна Предтечи и чюдотворца Николы и святого царя Константина (названия трех ивангородских церквей. – В. П.) разорити, да воевод великого князя Ивана Васильевича и моужеи себежан мечю предати и в плен вести», то потерпели обидное поражение – тем более обидное после взятия Гомеля, Стародуба и Почепа в предыдущем году[541].

Отбив попытку взять Ивангород, в Москве решили укрепить северо-западную границу новыми крепостями. Сперва в феврале было начато возведение крепости Заволочье на одноименном озере, а за ним в апреле последовала другая крепость, Велиж, в Торопецком уезде. Заново был отстроен и Стародуб. Пока же крепость восстанавливалась, воевода князь И.В. Горенский со товарищи по повелению великого князя совершил рейд к литовскому Любечу. Город был взят и сожжен, а его округа опустошена[542]. Примерно в это же время другой воевода, князь И.И. Барбашин, во главе «лехкой» рати совершил набег на Витебск, спалил его посад и разорил округу. Слабым утешением для литовцев стала неудача другой такой же небольшой русской рати под водительством князя М.Ю. Оболенского под Кричевом. Литовское войско, как обычно, собиралось на войну ни шатко ни валко, так что русские и не опасались нового вторжения с литовской стороны – больше угрожали татары, которые в конце мая явились под Белев, но были отбиты. Однако важнее было другое – в сентябре 1535 г. в Казани произошел очередной дворцовый переворот – московский ставленник Джан-Али был убит, и на казанский стол вернулся Сафа-Гирей. Последний сразу занял враждебную позицию по отношению к Москве, и уже в октябре 1535 г. казанцы и вассальные им черемисы объявились под Галичем, сожгли половину галичского посада и разорили его округу[543]. Посланные было «Казанскых мест воевати… за их измену и клятвопреступление» воеводы князь С. Гундоров и В. Замыцкий наткнулись на реке Суре на татарскую сакму, по которой определили, что неприятель идет на Нижний Новгород. Однако вместо того, чтобы выполнить приказ или хотя бы сообщить о татарских намерениях, воеводы смалодушничали и вернулись обратно на Мещеру, откуда они выступили в поход. В итоге казанцы 24 декабря вышли «безвестно на Нижегородцкые места нощи на сонные люди», повоевали волость и с добычей беспрепятственно ушли назад. Иван Васильевич и его мать отозвали обоих незадачливых воевод в Москву и там наложили на них опалу, да что толку, если ободренные успехом татары 6 января 1536 г. подступили к Балахне, начали жечь посад. Когда же балахонцы попробовали было дать им отпор, то разбили неумелых в военном деле посадских людей и с добычей и полоном беспрепятственно ушил восвояси. Еще один татарский отряд снова явился в январе под Нижний Новгород, но там был разбит и бежал, не преследуемый дрогнувшими воеводами. Сам казанский «царь» тоже не отсиживался в своих царских палатах и 15 января 1537 г. явился «безвестно», «якоже змий вынырну из хврастиа», под Муром, спалил тамошний посад и приступал к городу, однако муромские воеводы сумели отбиться от татарских приступов. Но помешать хану разорить окрестности города и пленить множество православного люда они не смогли, и Сафа-Гирей с добычей сумел беспрепятственно вернуться домой[544].

Но не все московские воеводы были столь же бестолковы и «страшливы», как князь Семен Гундоров или нижегородские воеводы. Тогда же в январе подступивших было к Корякову татар атаковали тамошние воеводы Семен Сабуров и Иван Карпов и побили татар и пришедших с ними черемисов, взяли многих пленных, которых и отослали как знак своей победы в Москву (а там их повелением великого князя казнили)[545]. Правда, уже в июле казанцы взяли реванш за неудачу под Коряковом. На реке Кусь татары, шедшие в набег на Кострому и Галич, были встречены московскими воеводами и разбили их, при этом были убиты воевода князь Петр Пестрый Засекин и голова Меншик Полев[546]. Одним словом, казалось бы разрешенная было казанская проблема снова встала в полный рост, обострилась ситуация на «крымской» «украине», и в Москве решили пойти навстречу Вильно и начать мирные переговоры.

Интенсивные дипломатические контакты длились с весны по осень 1536 г., и все это время боевые действия шли на убыль, пока не прекратились. В конце года была достигнута окончательная договоренность о начале мирных переговоров – московские бояре сумели «дожать» литовских панов рады и настоять на своем требовании проводить переговоры в Москве. В январе «великие» послы от Сигизмунда прибыли в русскую столицу и начались переговоры, которые, как это уже вошло в традицию, шли чрезвычайно тяжело и туго – стороны по первости выставили заведомо неприемлемые требования с тем расчетом, чтобы потом, изображая добрую волю, идти на небольшие уступки и в конце концов достичь компромисса. Боярская дума, проанализировав сложившуюся ситуацию и видя категорическое нежелание литовских дипломатов заключать мир без отдачи Смоленска, решила подписать перемирие «на колько лет пригоже тога ради что Крым неведом, со царем с Саип-Гиреем крепости еще нет никоторые;