Ида читала без чувства, быстро, но четко произнося слова. Она ни разу не оторвала глаз от тетрадки, не взглянула на меня. В конце она расплакалась — точь-в-точь, как несчастная героиня рассказа.

Я достала платок и вытерла ей слезы. А потом поцеловала в губы, хотя в нескольких метрах от нас прогуливались две мамаши: они толкали коляски и болтали.

3

На следующее утро, даже не позвонив заранее, я направилась к Маргерите, взяв с собой браслет. Дом Виттории я осторожно обошла стороной: во-первых, мне хотелось увидеться с Джулианой наедине, во-вторых, после того как Виттория неожиданно и, разумеется, не надолго помирилась с отцом, я больше не испытывала к ней ни малейшего интереса. Но все оказалось зря, дверь мне открыла тетя, словно это была не квартира Маргериты, а ее собственная. Встретила она меня в печальном и незлобном расположении духа. Джулианы не было, Маргерита пошла с ней к врачу. Виттория убиралась на кухне.

— Заходи, заходи! — сказала она. — Какая ты красивая! Побудь со мной.

— Как дела у Джулианы?

— У нее что-то не то с волосами.

— Я знаю.

— Я знаю, что ты знаешь, а еще я знаю, что ты ей помогала и все делала правильно. Молодчина! И Джулиана, и Роберто очень тебя любят. Я тоже тебя люблю. Раз ты такая уродилась у отца, значит, он не то полное дерьмо, каким кажется.

— Папа мне сказал, что у тебя новая работа.

Виттория стояла у мойки, фотография Энцо с горящей лампадкой висела у нее за спиной. Впервые с тех пор, как я с ней познакомилась, у нее в глазах промелькнула растерянность.

— Да, очень хорошая.

— Ты переезжаешь в Позиллипо.

— Ну да.

— Я очень рада.

— А мне немного жаль. Придется расстаться с Маргеритой, Коррадо, Джулианой. Тонино я уже потеряла. Иногда я думаю, что твой отец нарочно нашел мне эту работу. Он хочет, чтобы мне было плохо.

Я рассмеялась, но сразу же приняла серьезный вид.

— Возможно, — сказала я.

— Ты так не думаешь?

— Я думаю: от отца всего можно ожидать.

Она гневно взглянула на меня:

— Не смей так говорить об отце, не то я тебе врежу.

— Извини.

— Мне можно плохо о нем говорить, а тебе нет, ты его дочь.

— Ладно.

— Иди сюда, поцелуй меня. Я тебя люблю, хотя иногда ты меня бесишь.

Я чмокнула ее в щеку, порылась в своей сумке.

— Я принесла Джулиане браслет, он случайно оказался у меня.

Виттория остановила мою руку.

— Да ладно — случайно. Бери, я знаю, ты им дорожишь.

— Теперь он принадлежит Джулиане.

— Джулиане он не нравится, а тебе нравится.

— Зачем же ты ей его отдала, раз он ей не нравится?

Виттория неуверенно посмотрела на меня; казалось, она не совсем поняла мой вопрос.

— Ты ревнуешь?

— Нет.

— Я его отдала, потому что видела: она нервничает. Но браслет твой с тех пор, как ты родилась.

— Но ведь этот браслет не для маленькой девочки. Почему ты не оставила его себе? Могла бы надевать в церковь по воскресеньям.

Виттория ехидно посмотрела на меня и воскликнула:

— С какой это стати ты мне указываешь, что делать с маминым браслетом?! Бери и помалкивай. Джулиане, если уж говорить начистоту, он не нужен. Она настолько светится, что браслет, да и любое другое украшение будут лишними. Сейчас у нее нехорошо с волосами, но ничего страшного, врач назначит лечение — и все пройдет. А вот ты, Джанни, не умеешь себя подать. Иди-ка сюда!

Она так разволновалась, будто в кухне ей было тесно, будто нечем стало дышать. Потащила меня в спальню Маргериты, распахнула шкаф с большим зеркалом на внутренней стороне дверцы. Приказала: “Ну-ка, посмотри на себя!” Я смотрела в зеркало, но видела в основном ее у себя за спиной. Она сказала: “Золотце, ты не умеешь одеваться, ты только прячешь себя под одеждой”. Задрав мне юбку до пояса, она воскликнула: “Господи, вот так бедра! Повернись — ну вот, шикарная же задница!” Она заставила меня крутиться, с силой шлепнула по трусам, потом опять велела повернуться к зеркалу. “Мадонна, вот это линии! — воскликнула она, поглаживая мне бока. — Ты должна себя изучить, должна демонстрировать свои достоинства, красоту надо показывать. Особенно грудь, вот это грудь! Ты даже не представляешь, на что готовы женщины ради такой груди. А ты ее скрываешь, стыдишься своих сисек, запираешь их на ключ. Гляди, как надо!” — Пока я опускала юбку, она засунула мне руку в вырез блузки, в одну чашку лифчика, потом в другую, и сделала так, чтобы грудь пышно и высоко вздымалась над вырезом. Виттория обрадовалась: “Видала? Мы красивые, Джанни, красивые и умные. Раз мы родились ладненькими, нужно этим пользоваться. Я хочу, чтобы ты устроилась даже получше Джулианы, ты заслуживаешь попасть на небеса, в самый рай, не то что твой отец, он человек приземленный, хотя и расхаживает, задрав нос. Но помни: вот этим… — она на секунду нежно коснулась моей промежности, — …этим надо дорожить, я тебе сколько раз говорила. Прежде чем давать, хорошо оцени «за» и «против», иначе в жизни ты ничего не добьешься. И вообще, послушай меня: если я узнаю, что ты дала неизвестно кому, я все расскажу отцу, мы вместе тебя поколотим. А теперь стой, — на этот раз она сама залезла в мою сумочку, достала браслет и надела мне на руку. — Видишь, как тебе идет, видишь, насколько с ним лучше?”

В это мгновение в глубине зеркала появился Коррадо.

— Привет, — сказал он.

Виттория обернулась, я тоже. Обмахиваясь рукой, словно веером, она спросила у Коррадо:

— Красивая у нас Джаннина, правда?

— Очень.

4

Я несколько раз попросила Витторию передать Джулиане привет от меня, сказать, что я ее люблю и что ей не стоит тревожиться, все сложится хорошо. Потом я пошла к дверям, ожидая, что Коррадо предложит: “Я тебя провожу”. Однако он продолжал молча слоняться по квартире. Тогда я попросила:

— Корра, проводишь меня на автобус?

— Давай, проводи ее, — велела Виттория, и он неохотно поплелся за мной вниз по лестнице, по улице, под изнуряющим солнцем.

— Что с тобой? — спросила я.

Он пожал плечами, что-то проворчал, потом уже разборчивее сказал, что ему одиноко. Тонино уехал, Джулиана скоро выходит замуж, Виттория переезжает в Позиллипо, а это как переехать в другой город.

— Ну, а я как последний дурак буду сидеть дома с мамой, которая еще худшая дура, — сказал он.

— Ты тоже уезжай.

— Куда? Кому я нужен? Да и не хочу я никуда уезжать. Где родился, там и пригодился.

Он попытался мне объяснить. Сказал, что всегда чувствовал себя защищенным рядом с Тонино, с Джулианой, а главное — рядом с Витторией. Добавил тихо: “Джанни, я — как моя мать: мы все терпим, потому что сами ни на что не способны, ничего не значим. Только знаешь что? Как только Виттория уедет, я уберу из кухни папину фотографию, видеть ее не могу, она меня пугает, я знаю, что мать будет не против”.