Мать вздрогнула, но твердо ответила:

- Знаю!

Это краткое слово как будто осветило ее изнутри и сделалоясным все извне. Она облегченно вздохнула, подвинулась на лавке, села тверже…

Мужик широко усмехнулся.

- Я доглядел, когда знак вы ему делали, и он тоже. Я спросилего на ухо

- знакомая, мол, на крыльце-то стоит?

- А он что? - быстро спросила мать.

Он? Сказал - много нас. Да! Много, говорит… Вопросительновзглянув в глаза гостьи и снова улыбаясь, продолжал:

- Большой силы человек!.. Смелый… прямо говорит - я! Бьютего, а он свое ломит…

Его голос, неуверенный и несильный, неконченное лицо исветлые, открытые глаза все более успокаивали мать. Место тревоги и уныния вгруди ее постепенно занималось едкой, колющей жалостью к Рыбину. Неудерживаясь, со злобой, внезапной и горькой, она воскликнула подавленно:

- Разбойники, изуверы!

И всхлипнула.

Мужик отошел от нее, угрюмо кивая головой.

- Нажило себе начальство дружков, - да-а!

И, вдруг снова повернувшись к матери, он тихо сказал ей:

- Я вот что, я так догадываюсь, что в чемодане - газета, -верно?

- Да! - просто ответила мать, отирая слезы. - Ему везла.

Он, нахмурив брови, забрал бороду в кулак и, глядя всторону, помолчал.

- Доходила она до нас, книжки тоже доходили. Человека этогомы знаем… видали!

Мужик остановился, подумал, потом спросил:

- Теперь, значит, что вы будете делать с этим - с чемоданом?

Мать посмотрела на него и сказала с вызовом:

- Вам оставлю!..

Он не удивился, не протестовал, только кратко повторил:

- Нам…

Утвердительно кивнув головой, выпустил бороду из кулака,расчесал ее пальцами и сел.

С неумолимой, упорной настойчивостью память выдвигала передглазами матери сцену истязания Рыбина, образ его гасил в ее голове все мысли,боль и обида за человека заслоняли все чувства, она уже не могла думать очемодане и ни о чем более. Из глаз ее безудержно текли слезы, а лицо былоугрюмо и голос не вздрагивал, когда она говорила хозяину избы:

- Грабят, давят, топчут в грязь человека, окаянные!

- Сила! - тихо отозвался мужик. - Силища у них большая!

- А где берут? - воскликнула мать с досадой. - От нас жеберут, от народа, все от нас взято!

Ее раздражал этот мужик своим светлым, но непонятным лицом.

- Да-а! - задумчиво протянул он. - Колесо.

Чутко насторожился, наклонил голову к двери и, дослушав,тихонько сказал:

- Идут…

- Кто?

- Свои… надо быть…

Вошла его жена, за нею в избу шагнул мужик. Бросил в голшапку, быстро подошел к хозяину и спросил его:

- Ну, как?

Тот утвердительно кивнул головой.

- Степан! - сказала женщина, стоя у печи. - Может, они,проезжая, поесть хотят?

- Не хочу, спасибо, милая! - ответила мать. Мужик подошел кматери и быстрым, надорванным голосом заговорил:

- Значит, позвольте познакомиться! Зовут меня Петр ЕгоровРябинин, по прозвищу Шило. В делах ваших я несколько понимаю. Грамотен и недурак, так сказать…

Он схватил протянутую ему руку матери и, потрясая ее,обратился к хозяину:

- Вот, Степан, гляди! Варвара Николаевна барыня добрая,верно! А говорит насчет всего этого - пустяки, бредни! Мальчишки будто и разныетам студенты по глупости народ мутят. Однако мы с тобой видим - давеча солидного,как следует быть, мужика заарестовали, теперь вот - они, женщина пожилая и, каквидать, не господских кровей. Не обижайтесь - вы каких родов будете?

Говорил он торопливо, внятно, не переводя дыхания, бородка унего нервно дрожала и глаза, щурясь, быстро ощупывали лицо и фигуру женщины.Оборванный, всклокоченный, со спутанными волосами на голове, он, казалось,только что подрался с кем-то, одолел противника и весь охвачен радостнымвозбуждением победы. Он понравился матери своей бойкостью и тем, что сразузаговорил прямо и просто. Ласково глядя в лицо ему, она ответила на вопрос, -он же еще раз сильно тряхнул ее руку и тихонько, суховато засмеялся ломающимсясмехом.

- Дело чистое, Степан, видишь? Дело отличное! Я тебе говорил- это народ собственноручно начинает. А барыня - она правды не скажет, ей этовредно. Я ее уважаю, что же говорить! Человек хороший и добра нам хочет, ну -немножко - и чтобы без убытка для себя! Народ же - он желает прямо идти и ниубытка, ни вреда не боится - видал? Ему вся жизнь вредна, везде - убыток, емунекуда повернуться, кругом - ничего, кроме - стой! - кричат со всех сторон.

- Я вижу! - сказал Степан, кивая головой, и тотчас жедобавил: - Насчет багажа она беспокоится.

Петр хитро подмигнул матери и снова заговорил, успокоительнопомахивая рукой:

- Не беспокойтесь! Все будет в порядке, мамаша! Чемоданчикваш у меня. Давеча, как он сказал мне про вас, что, дескать, вы тоже с участиемв этом и человека того знаете, - я ему говорю - гляди, Степан! Нельзя ротразевать в таком строгом случае! Ну, и ы, мамаша, видно, тоже почуяли нас,когда мы около стояли. У честных людей рожи заметные, потому - немного их поулицам ходит, - прямо сказать! Чемоданчик ваш у меня…

Он сел рядом с нею и, просительно заглядывая в глаза ее,продолжал:

- Ежели вы желаете выпотрошить его - мы вам в этом поможем судовольствием. Книжки нам требуются…

- Она все хочет нам отдать! - заметил Степан.

- И отлично, мамаша! Место всему найдем!..

Он вскочил на ноги, засмеялся и, быстро шагая по избевзад-перед, говорил, довольный:

- Случай, так сказать, удивительный! Хоша вполне простой. Водном месте порвалось, в другом захлестнулось! Ничего! А газета, мамаша,хорошая, и дело свое она делает - протирает глаза! Господам - неприятна. Я тутверстах в семи у барыни одной работаю, по столярному делу, - хорошая женщина,надо сказать, книжки дает разные, - иной раз прочитаешь - так и осенит! Вообще- мы ей благодарны. Но показал я ей газеты номерок - она даже обиделасьнесколько. «Бросьте, говорит, это, Петр! Это, говорит, мальчишки без разумаделают. И от этого только горе ваше вырастет, тюрьма и Сибирь, говорит, заэтим…»

Он снова неожиданно замолчал, подумал и спросил:

- А скажите, мамаша, - этот человек - родственник ваш?

- Чужой! - ответила мать.

Петр беззвучно засмеялся, чем-то очень довольный, и закивалголовой, но в следующую секунду матери показалось, что слово «чужой» не наместе по отношению к Рыбину и обижает ее.