- Зачем он это говорит? - тихо воскликнул один из мужиков укрыльца. Голубоглазый медленно ответил:

- Теперь все равно - двум смертям не бывать, а одной неминовать…

Люди стояли молчаливо, смотрели исподлобья, сумрачно, навсех как будто лежало что-то невидимое, но тяжелое.

На крыльце явился урядник и, качаясь, пьяным голосомзаревел:

- Это кто говорит?

Он вдруг скатился с крыльца, схватил Рыбина за волосы и,дергая его голову вперед, отталкивая назад, кричал:

- Это ты говоришь, сукин сын, это ты?

Толпа покачнулась, загудела. Мать в бессильной тоскеопустила голову. И снова раздался голос Рыбина:

- Вот, глядите, люди добрые…

- Молчать! - Урядник ударил его в ухо. Рыбин пошатнулся наногах, повел плечами.

- Связали руки вам и мучают, как хотят…

- Сотские! Веди его! Разойдись, народ! - Прыгая передРыбиным, как цепная собака перед куском мяса, урядник толкал его кулаками влицо, в грудь, в живот.

- Не бей! - крикнул кто-то в толпе.

Зачем бьешь? - поддержал другой голос.

Идем! - сказал голубоглазый мужик, кивнув головой. И они обане спеша пошли к волости, а мать проводила их добрым взглядом. Она облегченновздохнула - урядник снова тяжело взбежал на крыльцо и оттуда, грозя кулаком,исступленно орал:

- Веди его сюда! Я говорю…

- Не надо! - раздался в толпе сильный голос - мать поняла,что это говорил мужик с голубыми глазами. - Не допускай, ребята! Уведут туда -забьют до смерти. Да на нас же потом скажут, - мы, дескать, убили! Не допускай!

- Крестьяне! - гудел голос Михаилы. - Разве вы не видитежизни своей, не понимаете, как вас грабят, как обманывают, кровь вашу пьют? Всевами держится, вы - первая сила на земле, - а какие права имеете? С голодуиздыхать - одно ваше право!..

Мужики вдруг закричали, перебивая друг друга.

- Правильно говорит!

- Станового зовите! Где становой?..

- Урядник поскакал за ним…

- Пьяный-то!..

- Не наше дело начальство собирать…

Шум все рос, поднимался выше. - Говори! Не дадим бить… -Развяжите руки ему… - Гляди, - греха не было бы!..

- Больно руки мне! - покрывая все голоса, ровно и звучнооворил Рыбин.

- Не убегу я, мужики! От правды моей не скроюсь, она во мнеживет…

Несколько человек солидно отошли от толпы в разные стороны,вполголоса переговариваясь и покачивая головами. Но все больше сбегалось плохои наскоро одетых, возбужденных людей. Они кипели темной пеной вокруг Рыбина, аон стоял среди них, как часовня в лесу, подняв руки над головой, и, потрясаяими, ричал в толпу:

- Спасибо, люди добрые, спасибо! Мы сами должны друг ружкеруки освободить, - так! Кто нам поможет? Он отер бороду и снова поднял руку,всю в крови.

- Вот кровь моя - за правду льется!

Мать сошла с крыльца, но с земли ей не видно было Михаилы,сжатого народом, и она снова поднялась на ступени. В груди у нее было горячо, ичто-то неясно радостное трепетало там.

- Крестьяне! Ищите грамотки, читайте, не верьте начальству ипопам, когда они говорят, что безбожники и бунтовщики те люди, которые для насправду несут. Правда тайно ходит по земле, она гнезд ищет в народе, -начальству она вроде ножа и огня, не может оно принять ее, зарежет она его,сожжет! Правда вам - друг добрый, а начальству - заклятый враг! Вот отчего онапрячется!..

Снова в толпе вспыхнуло несколько восклицаний:

- Слушай, православные!.. - Эх, брат, пропадешь ты…

- Кто тебя выдал?

- Поп! - сказал один из сотских. Двое мужиков крепковыругались.

- Гляди, ребята! - раздался предупреждающий крик.

К толпе шел становой пристав, высокий, плотный человек скруглым лицом. Фуражка у него была надета набок, один ус закручен кверху, адругой опускался вниз, и от этого лицо его казалось кривым, обезображеннымтупой, мертвой улыбкой. В левой руке он нес шашку, а правой размахивал ввоздухе. Были слышны его шаги, тяжелые и твердые. Толпа расступалась перед ним.Что-то угрюмое и подавленное появилось на лицах, шум смолкал, понижался, точноуходил в землю. Мать чувствовала, что на лбу у нее дрожит кожа и глазам сталогорячо. Ей снова захотелось пойти в толпу, она наклонилась вперед и замерла внапряженной позе.

- Что такое? - спросил пристав, остановясь против Рыбина имеряя его глазами. - Почему не связаны руки? Сотские! Связать!

Голос у него был высокий и звонкий, но бесцветный.

- Были связаны, - народ развязал! - ответил один из сотских.

- Что? Народ? Какой народ?

Становой посмотрел на людей, стоявших перед ним полукругом.И тем же однотонным, белым голосом, не повышая, не понижая его, продолжал:

- Это кто - народ?

Он ткнул наотмашь эфесом шашки в грудь голубоглазого

мужика.

- Это ты, Чумаков, парод? Ну, кто еще? Ты, Мишин? И дернулкого-то правой рукой за бороду.

- Разойдись, сволочь!.. А то я вас, - я вам покажу! Вголосе, на лице его не было ни раздражения, ни угрозы, он говорил спокойно, биллюдей привычными, ровными движениями крепких длинных рук. Люди отступали передним, опуская головы, повертывая в сторону лица.

- Ну? Вы что же? - обратился он к сотским. - Вяжи!

Выругался циничными словами, снова посмотрел на Рыбина игромко сказал ему:

- Руки назад, - ты!

- Не хочу я, чтобы вязали руки мне! - заговорил Рыбин. -Бежать не собираюсь, не дерусь, - зачем связывать меня?

- Что? - спросил пристав, шагнув к нему.

- Довольно вам мучить народ, звери! - возвышая голос,продолжал Рыбин.

- Скоро придет и для вас красный день…

Становой стоял перед ним и смотрел в его лицо, шевеля усами.Потом он отступил на шаг и свистящим голосом изумленно запел:

- А-а-ах, сукин сын! Ка-акие слова?

И вдруг быстро и крепко ударил Рыбина по лицу.

- Кулаком правду не убьешь! - крикнул Рыбин, наступая данего. - И бить меня не имеешь права, собака ты паршивая!

- Не смею? Я? - протяжно взвыл становой.

И снова взмахнул рукой, целя в голову Рыбина. Рыбин присел,удар не коснулся его, и становой, пошатнувшись, едва устоял на ногах. В толпекто-то громко фыркнул, и снова раздался гневный крик Михаила: