Короче, пригласил ее войти. Ну, как «пригласил»? В сторону отступил — дальше она сама просочилась. И тут же, с наездом заявила:

— Я по делу.

Моя рука потянулась к лицу: да-да, «по делу». Как друг ты ко мне уже приходила (это когда мне торт презентовали, в пеньюаре прозрачном), как враг — тоже (это тот случай, после которого мне пришлось заново покупать белье). Теперь вот пришла как деловой партнер. Чему я вообще удивляюсь?

— Я зашила твою рубашку, — с неким даже вызовом продолжила поражать меня своей находчивостью Полина. Ну, спасибо ей, конечно, хотя я-то ведь уже ученый, так что с рубашкой тут же мысленно и попрощался. Ответил, правда, вежливо:

— Это было необязательно.

А ведь мог сказать то, что первое пришло на ум: «нафига ты ее вообще трогала, о неугомонная моя рукопопа?!».

Увы, но озвученный вариант ей тоже не понравился:

— Ты даже не оценишь результат?! — вопросила она тоном царя Приама, на глазах которого из дареного коня полезли вооруженные греки. И вот что ей стоило нормально попросить? Так нет же! Нужно рычать, топать ножкой, строить страшные глаза… Не девушка прямо, а Робокоп какой-то: тот тоже только на одной ноте говорить научился.

— Хорошо! — согласился я, уже начиная злиться, и натянул чертову рубашку. — Довольна?!

— Очень! — отрезала она.

А я вот поднапрягся. Это только казалось, или раньше в этой одежде было удобнее? Теперь же появилось странное ощущение, что правый рукав пришили немного ниже левого, и потому вся рубашка перекосилась в одну сторону.

Впрочем, все сразу стало ясно как только я попытался открыть дверь.

— Сдаюсь, — обреченно выдохнула моя неудавшаяся швея, пока я с удивлением разглядывал намертво пришитый к «телу» правый рукав.

— Что?! — обернулся, решив, что мне это послышалось. Ну, блин, это же Полина Казакова! Она скорее должна была решиться на похищение и взятия меня измором, чем на капитуляцию.

В ответ она посмотрела на меня очень печальным взглядом и толкнула монолог. Такой трогательный и с ноткой обреченности. Из него получалось, что она как раз все делает правильно (вернее, пытается делать), но вот Вселенная со своими палками в колеса никак не дает ей со мной помириться. Жесть какая непруха у девчули. Честно говоря, слушал и офигевал. Под конец не выдержал:

— А прощения попросить тебе на ум не приходило?!

Нет, серьезно: это ведь самый простой способ помириться! Уж точно проще, чем приготовить торт или зашить дыру в одежде. А для кое-кого: еще и безопаснее!

— Но я просила… — неуверенно протянула она. Отрицательно покачал головой. — Я не просила?!

Ага, похоже закон сохранения энергии только что стукнул ее по носу. Я прямо видел, как на выразительном личике прорисовываются слова: «Это что, я зря столько извращалась?!».

Зато как быстро она попыталась исправиться! Правда, ощущение было такое, что она прощение не выпрашивает, а выторговывает. И не столько за последнюю истерику, сколько и за все последующие. Авансом договаривается. Чтобы потом, когда она вдруг опять сорвется, я не имел претензий. Хитрая, ага.

Когда речь дошла до перечисления форс-мажоров, понял, что пора вмешаться. Ну, в смысле, закрыть красивый ротик, пока мы ненароком опять не поругались. А как это лучше всего сделать, когда твой оппонент — красивая и даже любимая девушка? Правильно!

Вот, собственно, на этом историю можно было бы и заканчивать, потому что мой метод отвлечения на Полину всегда действовал безотказно, а уж после того как мы оба так оголодали… Не люблю хвастаться, но три часа тем вечером было далеко не пределом. Вернее, было бы, если бы в момент очередной смены поз, я не услышал… вообще-то, я сначала даже не поверил, что это — реальность, а не глюк моего перегревшегося мозга. А потому перевернул Полину и, не отрываясь от процесса, выглянул в окно. Да так и замер. Потому что мозг у меня, по ходу, не перегрелся, а нахрен взорвался. Ведь как еще можно объяснить стадо настоящих сказочных единорогов, пасущихся на лужайке у моего дома?!!

Полина Казакова

— …,…,…?!..…,…,………,…!..…, и…,…?!!

Вы прослушали монолог Полины Казаковой на тему «Почему нет в жизни счастья», из которого вырезали всю нецензурную лексику.

А если серьезно: она даже немного помогла. Ну, моя пламенная речь. По крайней мере, Богдан из ступора вышел. Очень медленно отвел взгляд от окна, бухнулся на пятую точку и заржал. Я поскребла в затылке:

— Какой ты однако… жизнерадостный, — с трудом подобрала слово. Парень затрясся еще сильнее:

— Я не жизнерадостный! — ответил, подпрыгивая на кровати. — Это у меня истерика.

Представила реакцию Евы на гогочущего брата, потом Алекса, бегающего за мной с ружьем, от пули которого, между прочим, ни один черный пояс не спасет, содрогнулась и неуверенно предложила:

— Могу сделать так, что ты все это забудешь.

Не самый удачный выход, надо признать: он ведь забудет и о то, что мы помирились. С другой стороны, лучше я за ним еще немного побегаю (тем более, сейчас я уже знаю, как быстро помириться!), чем прямо сегодня отправлю парня на больничную койку с ремнями для конечностей. А рецепт чудо-настоечки, которая намертво отшибает память за последние сутки, мне папа еще в детстве рассказал.

Только я, кажется, Богдана недооценила. Или его смелость — понять было сложно. Но хохот вдруг прекратился:

— Забуду? — переспросил он, глядя на меня таким колючим взглядом, что мне резко переправилась эта идея. — Что ты имеешь в виду?

— Ну… — замялась, безуспешно пытаясь впрыгнуть в джинсы и внезапно поняла, что вот он — мой шанс. Шанс все рассказать Богдану и, в случае чего, выйти сухой из воды. И не просто рассказать, но и воочию понаблюдать за реакцией! Если она будет совсем плохой: я его опою и дело с концом. Причем, «с концом» в буквальном смысле: всю жизнь от парня скрываться я при всем желании не смогу и, если он меня не примет как Знахарку… нам, увы, придется расстаться. Ибо настоечка, может, и не особо вредная, но поить ею мужа пятьдесят лет — точно не вариант.

Но вдруг мне повезет, и Соколов сможет посмотреть на мир моими глазами? Что, если этот парень — действительно тот, кто предназначен мне судьбой и папой (если верить папе)?

С этой немного пугающей, но от того только еще более соблазнительной мыслью, я застегнула, наконец, брюки (правильно Ева говорит: пипец они тесные!), встала у ног Богдана — он все еще сидел на кровати и потому наши глаза оказались на одном уровне, и честно ответила:

— Я умею готовить зелье, которое стирает память.

— Зелье? — изогнул бровь парень. — Не лекарство?

Я кивнула.

— И ты хочешь, чтобы я в это поверил?

Пожала плечами и мотнула головой в сторону окна: