острее становились вероучительные споры. В Первом послании Иоанна верующих убеждают не верить всем, одержимым духом, но испытывать духов, «от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире» (4:1). Формирование институализированной церкви должно было вести к единообразию «Благой Вести».

Впрочем, пока идеи Иисуса Христа доминировали в душах его последователей, терпимость еще брала верх над ортодоксией и правоверием. Гностические тексты и новые документы, открытые в XX веке, наглядно свидетельствуют об исключительном разнообразии и плюрализме религиозных доктрин раннего христианства вплоть до момента их «причесывания» церковью.

Христианские теологи и апологеты рубежа II–III вв. наряду с четырьмя евангелиями принимали и другие священные книги. Например, Ориген использовал «Евангелие от Петра» и «Книгу Иакова», часто цитировал «Евангелие Евреев» и «Деяния Павла». У Климента Александрийского можно найти ссылки на тексты, вызывавшие сомнения у других богословов. Наоборот, Тертуллиан никогда не упоминал среди священных книг Второе послание Иоанна. Возможно, именно с ним связано разрушительное понятие еретичества, точившее христианство все последующие века. Именно Тертуллиан, будучи одним из лидеров раннехристианской церкви, сказал зловещую фразу: «Люди всегда задают вопросы. Именно вопросы и делают их еретиками». Иными словами, вера должна быть слепой, глухой, абсурдной и абсолютной — такой, какую уже в Новые времена воспел Сёрен Киркегор.

Впрочем, борьба с инакомыслием возникла уже в апостольский период. Так, Павел писал Тимофею: «Слово их, как рак, будет распространяться. Таковы Именей и Филит, которые отступили от истины, говоря, что воскресение уже было, и разрушают в некоторых веру» (2 Тим. 2,17–18).

Богословские разногласия между различными писаниями I–III вв. были столь значительны, что позволили христианским авторам того времени Иринею Лионскому, Епифанию Кипрскому и Ипполиту объявить авторов некоторых евангелий ересиархами и каинитами. Я хочу сказать, что уже в традициях ранней христианской церкви обвинения в «ереси» и «сектантстве» возникало всякий раз, когда речь шла о совершенно естественном разнообразии представлений авторов литературных памятников, создававшихся в рамках широкого религиозного движения, охватившего практически всю Римскую империю.

Речь здесь идет не о вполне естественном разномыслии апостолов Иоанна Богослова и Павла; Макария Египетского и Петра, Иакова и Оригена, Иоанна Златоуста и Афанасия Александрийского (список можно продолжать), но о неестественном противостоянии разных общин, их притязаниях на истинный религиозный опыт и «единственно верную» церковную практику.

По мнению Арчибальда Робертсона («Происхождение христианства»), в истории раннего христианства следует выделить две ветви, наследующие традицию ессеев установления Царства Божия на земле и традицию «духовного мессианизма», согласно которой Царство Божие должно быть установлено не в этом мире. Последняя ярко просматривается в деятельности апостола Павла. На самом деле линия раздела проходила повсеместно: первые христианские проповедники в Палестине полемизировали с кумранитами, Иаков и Мария — с Петром и Павлом, Евсевий и Епифаний Кипрский — с иудеохристианами…

Среди многочисленных христианских сект особо влиятельными были гностики, яковиты и павлианцы. В последующем вражда охватывала новые и новые секты назареев, монтанистов, докетов, монархиан, субординационистов и т. д. Расхождения между общинами усиливало также то, что наиболее значительные из них связывали свое происхождение с деятельностью непосредственных учеников Иисуса: скажем, христианская община Рима — с Петром, община Эфеса — с Иоанном и т. д.

Я обращаю внимание на хорошо известный из истории факт раздробленности и внутренних противоречий (даже раздоров) большинства ранних христианских общин. Это относится и к общинам, организованным первыми последователями Иисуса. Например, так называемая Иоаннова община раскололась надвое из-за внутреннего расхождения во взглядах на христологию: одна часть (т. н. раскольники) образовала секты докетов, монтанистов и гностиков[185], другая (апостольские христиане или ортодоксы) активно занялась организацией институциональной церкви. Последние охотно смягчали свои христологические убеждения, дабы соответствовать доктринам возникающей церковной иерархии. Неудивительно, что раскольники, то есть большинство Иоанновой общины, были отнесены институциональной церковью к «еретикам». Естественно, при редактировании евангелий их окончательная редакция представляла собой работу редактора, принадлежавшего к группе теологов, вошедшей в институциональную церковь.

Некая консолидация разрозненных христианских сект наметилась лишь ко второй половине II в., когда впервые возникла сплоченная организация с епископатом во главе и началась тщательная работа над каноническими текстами. К этому времени уже проявились консервативные тенденции христианства, особенно отчетливо проступающие в сочинениях Иринея Лионского, прославляющего существующий порядок вещей как созданный Богом. Именно благодаря такой тенденции по мере развития христианства Иисус-человек все больше превращался в божество, призванное не только спасать, но грозить и карать.

М. А. Таубе считал, что учение Христа могло оказаться «неудобным» для «средних» его последователей, о которых так образно сказано: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, но не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Учение Христа настолько опережало свое время, что мало подходило для большинства первохристиан, и реальная жизнь окруженного язычниками христианского общества неудержимо влекла его к ряду компромиссов с языческим миром… Эта «мораль компромисса» заставляла забывать многие и многие важнейшие стороны учения Иисуса.

Между прочим, в прибавление к тексту «Евангелия от Матфея» (7, 21–23) в «Секунда Клементис» приведено: «Ибо даже если бы вы были собраны со мною на лоне Моем, а заповедей моих не исполняли, то Я отвергну вас и скажу вам: отойдите от Меня. Я не знаю вас, откуда вы, делатели беззакония». Так Лоно, или, как поясняют, церковь еще не есть безусловный авторитет. Лишь понимающий и исполняющий Завет Христов может быть судьей…

Непростительно, что наши духовные наставники не допускают существование других Провозвестников Божественного Откровения, кроме Христа. Но сам Христос указывал, что многие язычники, как называли тогда всех инаковерующих, будут ближе к Царствию Небесному, нежели говорящие Ему: «Господи, Господи! Не от Твоего ли Имени мы пророчествовали?»

Во II в. были созданы несколько апокрифов, получивших название «Евангелий детства», якобы воссоздающих детство и юность Иисуса. Авторство одного из них приписывается Фоме, хотя здесь речь идет только о тезке ученика Иисуса. Мне эти исторические документы не представляются заслуживающими внимания, поскольку они преследовали чисто идеологическую цель — сделать образ Иисуса мифическим, легендарным, я бы сказал — языческим, гераклическим[186].

В «Евангелиях детства» Иисусу-ребенку приписывается сверхъестественная сила — он творит многочисленные чудеса в возрасте от пяти до двенадцати лет. При этом, как и большинство сусальных агиографий, эти апокрифы полностью лишены божественного вдохновения: здесь много чудес, но абсолютный дефицит святости — вульгарность, беспощадность, жестокость… Здесь нет и следа образа Иисуса, представленного в новозаветных евангелиях, где он «возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости». Вместо этого автор — сознательно или бессознательно — вселяет в сердца людей страх и неуверенность,