от которых стремился освободить своих единомышленников исторический Иисус. Человеческие черты Христа здесь полностью исчезают, а историческая реальность заменяется болезненными фантазиями неведомых авторов, так и не преодолевших в себе сознание язычников. Великий пророк, человек, на тысячелетия упредивший свою эпоху, превращен в своенравное, капризное и жестокое божество, знакомое неофитам по языческим мифам. Невозможно себе представить, чтобы мстительный божок, став взрослым, добровольно пошел на мученическую смерть ради спасения человечества.

Здесь дело даже не в том, что для авторов «Евангелий детства» образ Иисуса все больше терял человеческие черты, обретая божественные, но в том, что к моменту их создания идеи Христа растворились в привычном варварском сознании первых веков Новой эры. «Евангелия детства» весьма далеки как от духа Христа, так и от реальных условий жизни в Палестине: греческие и языческие мотивы здесь доминируют над еврейскими.

Большое место в «Евангелиях детства» занимают наказания противников Иисуса: умер мальчик, который толкнул его, ослепли люди, которые жаловались на него Иосифу, учитель, который осмелился поднять на него руку, упал замертво… Примитивный автор старается внушить читателю, что Иисус — всемогущее и грозное, даже жестокое божество. Авторам «Евангелий детства» невдомек, что акты жестокости и своеволия, свершенные Иисусом-ребенком, несовместимы с человеком, провозгласившим: «…Иго Мое — благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11:30), со спасителем и целителем, о котором в «Деяниях апостолов» сказано: «И он ходил, благотворя и исцеляя всех…»

Здесь, пожалуй, важен лишь уровень сознания и духовное состояние людей той эпохи, не способных усвоить подлинные уроки Христа. Автор даже не ощущает контраста вымышленных версий, скажем, с «Евангелием от Луки»: когда Иисуса не приняли жители селения самаритян, разгневанные ученики предложили ему призвать на это селение «небесный огонь», но Иисус запретил им: «Ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать» (Лк. 9:53–56). Даже место, заимствованное автором из «Евангелия от Луки», здесь искажено: 12-летний Иисус уже не просто сидит среди учителей, а заставляет замолкнуть еврейских мудрецов и поучает собравшихся в храме «учителей народа и старейшин»…

Отмечу, что в христианской литературе тема наказания, кары Господней стала явственно усиливаться по мере укрепления церкви (II–IV вв.). Быстро забывая основополагающие идеи Учителя о любви и прощении, неофиты вернулись к ветхозаветному уровню сознания. Например, в «Апокалипсисе Петра» дается подробное описание ада с перечнем всех проступков и грехов, за которые полагались наказания, а в более позднем «Евангелии Никодима» описано сошествии Христа в ад, где он схватил Сатану и приказал заковать его в цепи. Как и в «Евангелиях детства», Иисус предстает здесь фигурой совершенно фантастической: главное место занимают не его речи, а самые невероятные чудеса. Популярность указанных произведений[187] в раннем Средневековье легко объяснима: нарисованный образ Иисуса близок к привычным фольклорным мотивам с их надеждами на чудо в повседневной жизни, еще — к языческой вере в беспредельное могущество Бога, карающего и милующего по своему произволу.

Я подробнее остановился на «Евангелиях детства» и раннехристианской литературе только для того, чтобы нагляднее отразить уровень сознания неофитов, подменяющих новое сознание Иисуса Христа языческим своеволием и бесовством.

Об отклонении от монотеизма свидетельствует также то, что для первых христиан языческие божества были реально существующими враждебными духами или бесами, о чем можно прочитать в Первом послании Павла к коринфянам, где говорится, что нельзя находиться в общении с бесами и приносить им жертвы. На надгробиях того времени подчас сочеталась языческая и христианская символика. Живучие традиционные верования привносили в христианство многие элементы языческих представлений, наивно объединяя черты местных божеств с образом христианского Бога.

Уже на ранней стадии развития христианства консервативный клир начал преследования свободомыслящих правдоискателей-гностиков и иных «еретиков» «ради сохранения единства и верности догматам» — это не из области конспирологии, как считает преподобный Дональд Синьор[188], но из области современных версий истории, о которых церковь и слушать не хочет.

Чтобы умалить значение гностических евангелий, церковь сознательно фальсифицировала их возраст, объявив о том, что они датируются чуть ли не IV и V веками, в отличие от канонических, созданных в I веке. Современные исследования полностью это опровергают, поскольку ссылки на эти источники мы часто обнаруживаем у христианских авторов II–III вв.

Ириней Лионский антигностическим трактатом «Против ересей» положил начало саморазрушительной тенденции церковной борьбы с инакомыслием: вместо углубления и одухотворения христианства — борьба с лучшими людьми, пронизывающая всю историю христианской церкви. Учение Иринея Лионского коротко сводится к единству и единодушию церкви в борьбе с любыми отклонениями от «нормы»: монолитная церковь — это единые уста, глаголящие Истину. «Где церковь, там Дух Божий, там вся благодать и Дух есть Истина». Казалось бы, это важно для единства, но разрушительно для развития. Для меня это основополагающий принцип тоталитарного мышления: где власть (пусть даже духовная) — там истина, кто не с нами, тот против нас… Увы, именно этот разрушительный тоталитарный принцип со временем стал основополагающим в деятельности церкви.

Церковная борьба с инакомыслием в конце концов приняла изуверские формы уже на ранних стадиях становления христианства: стоило христианству самую малость укрепиться, как религиозные фанатики и конкистадоры начали безжалостно уничтожать культуру античную, языческую, сжигать книги, древние библиотеки, города, а затем и самих «еретиков».

В 341 году, в царствование Феодосия Великого, толпа христиан-фанатиков, возмущенных продолжающимся служением богу Серапису, под предводительством патриарха Феофила напала на Серапион и разгромила его. В Серапионе хранилась уникальная библиотека — знаменитая сокровищница знаний, собранная при Птоломее II. Она содержала 42 800 специально учебных книг, хранивших древнюю мудрость.

Великий подвижник Иоанн Златоуст, обличавший нравы «христианского» императорского двора, был осужден собором епископов «в разврате» и умер в изгнании. «История Иоанна Златоуста — это подлинный голос и судьба Христа в Византии и на все последующие времена».

В V в. возникла несторианская ересь, основателем которой был Несторий, патриарх Константинопольский. Он считал, что в Христе — два отдельных лица, божественное и человеческое, причем Сын Божий соединился с человеком Иисусом. Следовательно, Иисус Христос был обыкновенным человеком, а мать его не богородицей, а человекородицей, так как родила человека.

Особенно жестоко преследовалось еретичество павликиан[189], унаследовавших более ранние идеи Маркиона и особенно манихеев. Основатель секты Константин был побит камнями до смерти, следующий предводитель секты Тит был сожжен заживо. В IX веке императрица Феодора приказала убить десять тысяч павликиан. Павликианство искоренялось столь безжалостно и жестоко, что даже сведения о происхождении движения крайне расплывчаты.

Анатоль Франс с присущей ему язвительностью говорил, что в этот период «счастливому единодушию паствы несомненно способствовало также обыкновение… немедленно сжигать всякого инакомыслящего».

Первые общины. Из-за влияния ортодоксального иудаизма христианство