Деваться мне было некуда, хоть я и понимал, что встрял спросьбой. Потоптался вокруг гроба и говорю, нерешительно мямля:

– Премьера была, Иосиф Виссарионыч, в ТЮЗе…

– Смелей! Не тяни кобеля за яйца: он укуситьможет! – ожил окончательно от каменной ненависти Сталин.

– «Великая семья», – говорю, – спектакльназывается… В Симбирске дело происходит… – Сталин догадливо хмыкнул, закурилтрубку, запах дыма перебил застарелую вонь людских толп, пропитавшую камнистен, и меня перестало тошнить. – Александра, брата ихнего, вздернули…

– Правильно сделали, задним числом говоря, –заметил Сталин. – Разве не в кого стрелять, кроме царя? Я же не стал дореволюции цареубийцей!

– Вздернули братца… Они успокаивали мать… На лекцияхМаркса читали… бузотерили…

– Кто они? – вскричал Сталин.

– Молодые, – говорю, – Ульяновы.

– Приказываю произносить: ОН.

– Есть! Бузотерил, программу начертал, что делать черездва шага вперед… предвидел многое, Крупскую, вроде бы, еще девушку, на улице посюжету встретил, а играл его роль Волконский Николай. Лоб здоровый, взглядкосой, прищур скула, все – вылитое ульяновское.

– Очень интересно! Продолжай!

– Пьеска, честно говоря, говенная, Иосиф Виссарионыч,Бесконечно, более того, блядская и бездарная… Но…

– Именно такими и должны быть впредь подобные пьесы,перебил меня Сталин, записав свою мысль в блокнотик. И я рассказал, как КоляВолконский под занавес проникновенно и страстно воскликнул: «Мамочка! Я пойдудругим путем!», имея, конечно, в виду утренний подвиг отказа от предательской продажистаринного иконостаса и возвышения над алкоголем.

Весь зал, стоя и плача, аплодировал Коле Волконскому, самтого не ведая, что благодаря волшебной силе искусства аплодирует он в этот мигне туманно провозглашенной линии политического поведения молодого человека, ещебольшего злодея, чем его вздернутый братец, а истинно человеческому движениюдуши падшего, погрязшего в пороне голого перед лицом Бога артиста НиколаяВолконского. Три часа вживался он, превозмогая омерзение от пьесы, троек ввисках, похмельный подсос под ложечкой, в образ студента Ульянова, но неподдался страшным пьяным утром соблазну пропить святыню и убить этим роднуюсвою мать!

Его неистово вызывали «на бис», орали «Мамочка! Мамочка!»,сходя с ума от желания услышать в страшной атмосфере тогдашней кровавой жизничеловеческий голос, бросающий от любви и отчаяния, в сердце матери человеческиеслова вымаливали у Волконского последнюю реплику, но он бесследно исчез сосцены. Мама Ульянова, его братья и сестры консервативные просрессора Казанскогоуниверситета, городовые, купцы, студенты, жандармы, шпики, стукачи, татары,извозчики, рабочий класс и обыватели, крепко взявшись за руки низкооткланивались важной публике. А Коля в этот момент уже бежал по улице встуденческой старорежимной фуражечке, в кительке, в брюках и новенькихштиблетах в ресторан «Иртыш», что на Лубянской площади. Там он, подпив,расширил сосуды, разбил об столик фужер и сказал грубияну официанту, что тотгрязная каналья, а он, Николай Волконский – молодой Ленин и сейчас в щепкиразнесет вець этот похабный «Иртыш» вместе с остальным вонючим старым миром!После чего забрался на эстраду и картавым ленинским говорком произнес то, чтоон назвал на первом допросе сентябрьскими тезисами.

Получив разрешение Сталина, я повторил их. Молодой Ленин скабацкой эстрады призвал братьев-алкоголиков вступить в «Союз освобождениярабочего класса от работы с похмелья». Просто в «Союз» он советовал ни за чтоне вступать, потому что всем уже ясно, чем это освобождение кончится. Затем,выхватив у старого цыгана гитару, молодой Ленин, освобождаясь от наваждениясыгранной роли, запел: «Эх, вы, рюмочки мои, да, эх, мои стаканчики!». Добрыелюди вырвали Волконского из рук официантов и отправили в вытрезвитель. Там ончитал наизусть монолог Герасима из инсценировки «Крепостное Му-Му», был побитсанитарами и орал, брыкаясь и царапаясь, что он пошел своим путем. «Кого бьете,скоты?» – вопил Волконский, и сам себе отвечал: «Молодого Ильича дубасите!»Притих он уже у меня в кабинете.

Сталин еще до того, как я кончил докладывать, началбеззвучно смеяться. Он выдавливал из себя то взвизги, то писки, тописко-взвизги, и в паузах между спазмами смеха, тыкая пальцем в гроб, говорил:«Освобожденье… рабочего… Ленин напился… рюмочки мои… эх, стаканчики!..»

– Так что трудно мне, – говорю, – товарищСталин.

– И мне, – отвечает, – нелегко. Может быть,расстреляем артиста? Что же ему так переживать?

– Некому будет молодого Ленина играть, – говорю,перетрухнув за судьбу Волконского. – На премьеру пьесы представителинескольких компартий приглашены. Даже Геббельс просит разрешения приехать, хотябы инкогнито. Выпечке мисров желает поучиться.

– Я тебя, Рука, на пушку брал. Я знаю, что тыантисоветчик еще больший, чем… – Сталин не закончил сравнения. – Мнеартист симпатичен. Живой человек. Не то, что… – он снова не договорил. –Дайте артисту «заслуженного». Премируйте крупной суммой. Деньги возьмите измоих гонораров за историю партии. Переселите Волконских в отдельную квартиру.

– С квартирами, – говорю, – очень у нас туго.Все хотят. Сталин снова взвизго-пискнул.

– Завтра… в доме правительства… будет полно… свободных,то есть осознанно… необход,имых нам квартир… Смехунчик на меня напал…

Я подобрался весь после этих слов и понял, что – оно!Пришло-наконец мое времечко!

– Выдать артисту квартиру Тухачевского. Передайте, чтоесли он не бросит пить – расстреляю лично. Нельзя огорчать маму… Бедная моямама… Ты не будешь прыгать на сцене. Ты будешь спокойно спать в своей могиле. Аэтот… этот у меня получит то, что он больше всего презирал и ненавидел. Онполучит бессмертие в говенных песнях, гипсах, чугунах, бронзах, гранитах,пьесах, фильмах и в этой тухлой каменной яме… Неужели в комнате Волконских нетни вещей, ни обстановки?

– Все пропил, мерзавец, до простынок. Четыре угла ичерный громкоговоритель, Иосиф Виссарионыч. А бляди велят клиентам со своимиматрасиками приходить.

– Завтра будет много вещей и много обстановки. КвартираТухачевского набита реквизированной именно у Волконских мебелью и прочимиценными раскладушками. Пусть вещи встретят своих пропадавших черт знает гдехозяев.

Елки-палки! Неужели он задумал крупную реставрацию?Елки-палки! Разделаюсь с убийцами и тут же махну в деревню, на земельку, напепелище, и чтобы глаза мои вовек не видели всех этих гнойных московских харь!Сказка! Какая страшная сказка!

Так я тогда подумал.

– А проституток, – сказал Сталин, – выселитеиз первого и второго угла. Отправьте их вылавливать презервативы Зиновьева иКаменева из Беломорканала. Ты развеселил меня, Рука. Завтра Ежов начнет свое дело.Тебе же я даю зеленую улицу. Действуй. Но концы – в воду. Промашки не прощу.Кстати, помнишь крысомордика такого седоватого? Вышинский его фамилия. Неликвидируй этого палача. Пусть он сам за право жить встанет у пульта машинысмерти. Дайте ему орден за секретную разработку проекта полного уничтожения всоветском праве презумпции невиновности. Проект рассекретить! Пошли, Рука! Досвидания, Ильич!