– Я даже не попробовала их завести. По-твоему, они ходят?

Джон последовал намеку – он тоже не хотел ломать такой знакомый барьер! Поднеся часы почти к самым глазам, он бережно оттянул головку, и крышка отскочила.

Дряхлый механизм, ни разу не выходивший из строя за сотню с лишним лет, не забыл о своих обязанностях. Перламутрово-белый циферблат наклонился к очередному Джолиону Форсайту, узенькие черные стрелки сомкнулись на двенадцати, словно в молитве перед реквиемом, и зазвенел репетир. Торжественным эхом столетий разлился мягкий звон по комнате и через открытое окно унесся с душистым ветерком в непознаваемое будущее.

Глава 2

Прошлое в настоящем

В гостиной под портретом матери кисти Харолда Блэйда, на который, по общему мнению, она была очень похожа, юная Энн Форсайт чуть откинулась на табурете у рояля, когда из-под полированной черной крышки инструмента вырвалась последняя нота бартоковской рапсодии, и позволила улыбке озарить свое лицо. Потом перекинула через плечо длинные волосы: она больше не заплетала их в золотую косу, а носила распущенными, закалывая парой черепаховых гребней, и они упали ей на грудь, пока она играла. Быстро потрогав гребни – на месте ли они, – Энн встала под дружные аплодисменты своих слушателей, сидевших на двух диванах по сторонам широкого камина. Естественно, они были безнадежно пристрастны – все самые близкие ей люди, – и все равно ей стало тепло от их желания ободрить ее.

Сначала поцелуй бабушке – она так замечательно переворачивала ноты! А затем она обняла отца – по-особому, в честь дня его рождения.

– Энн, родная, это было чудесно! – сказал он, вставая, и она бросилась ему на шею.

– Поздравляю с днем рождения, папочка! – Она обняла его изо всех сил. – Ты просил не делать тебе подарков, и это все, что я могла придумать взамен.

– Самый лучший подарок.

Она еще раз быстро его обняла, а потом отошла к остальным. Ее брат тоже встал, но ограничился тем, что прижал локоть к ее локтю и бросил на нее взгляд искоса. После третьего триместра в Итоне он ограничился этим – все сверх было бы лишним и глупым, тем более между такими похожими, понимающими друг друга без слов. Из-под нахмуренных бровей он посмотрел на нее точной копией ее собственных карих глаз, и Энн поняла, что поздравил он ее искренне. И в ответ сморщила чуть вздернутый нос.

Тетя и дядя по очереди пожали ей руку и чмокнули в щеку.

– Завидую, Энн! У меня и отдаленно так не получалось. Кажется, тебе это не стоит ни малейших усилий.

– У тебя подлинный талант, – сказала ее другая тетка с дивана напротив. Комплимент почему-то прозвучал как предостережение. Энн подошла к ней и заглянула в неукротимые голубые глаза, которые смотрели на нее из своей морщинистой оправы. – Надеюсь, ты начнешь заниматься серьезно.

– Я бы с радостью, тетя Джун, – ответила Энн и нагнулась поцеловать повернутую к ней щеку. – Если бы могла поверить, что у меня правда получится.

– В этом я уверена, детка, – властно сказала Джун и, повернувшись, взглянула через спинку дивана. – Ты должна учить ее, Ирэн. Видимо, ты думаешь…

– Я думаю, – сказала Ирэн, собирая ноты, – что у Энн еще много времени до серьезных занятий чем-либо. – Она направилась вокруг рояля к столику, на котором лежала открытая папка, и убрала в нее ноты. – Пока музыка ее радует, я согласна, что это – возможность, но одна из многих…

– Но ты же была счастлива в консерватории, правда? – спросила Джун.

Только Энн заметила тень, скользнувшую по лицу ее бабушки, все еще удивительно красивому, при этом упоминании ее молодости в Париже. Но почему? Причиной ведь никак не могла быть музыка.

– Да, Джун, ты, разумеется, права! – Ее улыбка была мягкой, но глаза оставались непроницаемыми. – Но ты позволишь мне быть доброй и пожелать Энн моего счастья стократно?

Джун не нашла ответа. Вошел слуга, и Ирэн сказала:

– Ну, если мы все готовы, то и ужин готов.

С той же улыбкой она обернулась к Вэлу, который тут же предложил ей руку, и они первыми направились в столовую. Джон повел свою старшую сестру, а Джонни вторую свою тетушку. Энн пошла за ними, пританцовывая, заложив свободные руки за спину, а в пустой гостиной остался портрет ее матери, словно принимая невидимых гостей.

Если бы за столом их было шестеро, а не семеро, ужин, наверное, прошел бы менее оживленно, то есть если бы обитательница Чизика осталась дома.

Джун была в отличной форме, и еще не подали главного блюда, как она успела несколько раз больно наступить на ногу то одному, то другому.

Разговор начался словно бы на вполне безобидную тему – Ирэн спросила у Холли про ее работу младшей медицинской сестры в сельском медицинском пункте.

– Страшно интересно, хотя с тех пор, как мы с Джун прошли курс для Трансвааля, все ушло далеко вперед.

– Рада слышать, – сказала Джун, и ее ложка застыла над супом. – Помнишь эту «стерильность», которой они от нас требовали? Я уверена, на месте от нее никакого толка не было.

– А вот новые медикаменты, Джун, спасут тысячи жизней, я не сомневаюсь.

– Чему, полагаю, способствует отсутствие тропических болезней в глуши Суссекса… Э-эй!

Вэл прекрасно знал, что Холли не любит, когда он поддразнивает Джун, и пинок в лодыжку под столом был совершенно лишним напоминанием.

– Расскажи нам о своих усилиях что-то делать для обороны, милый Вэл.

– Мне казалось, ты намеревался пойти в войска местной обороны, когда их организуют? – полуспросил Джон.

– Да, хотел, но раздумал.

– Почему же?

– Решил, что моя нога не выдержит учений даже и без винтовки. К тому же я посмотрел вчера на нашу команду. Парочка дряхлых генералов чистит свои дробовики в ожидании. Такая жуткая компания… ветеранов.

Вэл уже собрался опять пожаловаться, как уже жаловался Холли, что первые добровольцы местной обороны оказались «жутким сборищем старух», но носок ее туфли снова его предостерег.

– Ведь это же так вроде и задумано? – спросил Джон, заметив, что происходит под столом. – И ты сам ветеран!

– Попался, Вэл, ну, признайся! – сказала его жена.

– Ну, ладно, ладно. – Вэл смущенно улыбнулся. – Но я что-то не вижу твоей пожарной каски, старина.

– Да. Однако, возможно, дойдет и до этого. Ничего другого у меня пока не выходит.

– А где ты пробовал?

Для Джона это было больным местом. В ту войну он был слишком молод для армии, а для этой оказывался слишком старым, но тем не менее он твердо решил внести свою лепту. Однако, как выяснилось, всякие инструкции и ограничения были словно нарочно придуманы, чтобы помешать ему. Он старался не смотреть на противоположный конец стола, где сидела его мать: по нескольким причинам он еще не говорил с ней об этом.