Однако к Рождеству «это» не только не кончилось, но, собственно, и не началось. Как обычно, сезон они провели в Липпингхолле с матерью Майкла и с его сестрами Флорой и Селией, которые вернулись со своими семьями с дальних аванпостов Британской империи в Индии и Китае. В течение двух недель Флер вынуждена была плескаться в море оптимизма и благодушия, волей-неволей делая вид, будто разделяет их. Лишенная возможности пристрелить очередного «следующего», хотя частенько соблазн был велик, она одолжила ружье и ходила с Майклом стрелять в рощицах.

В новом году и на протяжении жуткой снежной зимы, а затем весной она начала загодя кампанию (ограничившуюся лишь мелкими стычками и, как выяснилось, безнадежную), пытаясь убедить свою мать уехать из Франции. Аннет и слушать ничего не желала. Франция сильна, французы еще сильнее, а их военная авиация непобедима – она останется. Хотела же она вернуться на родину, когда началась мировая война, но Сомс воспрепятствовал и оставил ей только возможность вязать теплые носки для солдат. Но теперь она дома и останется a l’outrance .

Поэтому телефонные переговоры Флер с матерью были источником глубокого раздражения – не в ее характере было заботиться о людях, которые сами о себе не заботились. Раздражение это усугублялось скверной и все ухудшавшейся телефонной связью с Парижем.

Последний из этих разговоров – утром в тот же майский понедельник – был не легче предыдущих.

– Но что, если Франция не устоит? Майкл полагает…

Резкий звук в трубке заставил Флер умолкнуть. Она подумала было, что это очередная помеха, но тут же сообразила, что это был негодующий возглас ее матери.

– Майкл… ан-гли-ча-нин! Все англичане сомневаются во французах. И знаешь почему, cherie ? Потому что в душе восхищаются немцами!

Правда, Аннет последнего существительного не употребила, а сказала «восхищаются бошами», добавила едкий эпитет и вложила в свой тон века застарелой вражды.

– Мы-то всегда знали, что они такое, – добавила она.

– Не спорю. Но какой смысл рисковать жизнью из-за древней истории?

– Ты так думаешь? – промурлыкала ее мать. – Флер, ты меня удивляешь!

– Я просто взываю к твоему здравому смыслу.

– Ч-ш! Какой смысл мне ехать в Англию? Твой отец помешал мне вернуться в прошлый раз, когда опасности не было никакой. Как всегда, он боялся за свою собственность! – Столько презренья в последнем слове!

– Но если на этот раз Франции угрожает опасность?

– Тем более я не хочу отсиживаться в Англии, cela va sans dire .

– Но пойми же, я очень тревожусь.

– Никаких причин нет. Вот и твой отец всегда забегал вперед. И это совсем не шло ему на пользу.

В трубке опять послышался неясный звук, потом Аннет продолжала уже мягче:

– Ничего же не случилось. Вот когда случится, тогда и будем тревожиться. Будь практичной, cherie. Вспомни, ты же наполовину француженка!

Настроение, вызванное этим разговором, отнюдь не улучшилось от мыслей о предстоящем деловом завтраке. И, выходя из своих сверкающих дверей на Саут-сквер, Флер была отнюдь не в добром расположении духа, хотя ей предстояло принять участие в благотворительном начинании.

Майское утро – солнечное, свежее, удивительно бодрящее – встретило ее так приветливо, что у нее посветлело на душе. Деревья и кусты в садах стояли зеленые, но сквозь решетки между стеблями вьющихся роз проглядывали газоны и клумбы, превращенные в овощные грядки. Она подумала, что надо распорядиться, чтобы кухарка посадила огненную фасоль, поскольку обыкновенная была запрещена. А на солнце, пожалуй, два ряда малины. К счастью, деревья стоят нетронутые – высокие милые платаны с пятнистыми стволами и листьями, как растопыренные пальцы. В это утро в их тени нескончаемым веселым лондонским рефреном ее приветствовали воробьи и скворцы. Против обыкновения их хор не только не подействовал ей на нервы, но даже доставил удовольствие.

Флер постояла на пороге и вдруг простила материнское упрямство – почти. Такая погода подрывала веру в войну, которая пока даже в худшие моменты оставалась еле заметной. Но, как и весна, такая иллюзия не могла продлиться долго. Какая счастливица ее мать! Так ясно видеть свой путь! Франция для французов, французы для Франции – et a bas les autres ! Уютное самоподдерживающееся равновесие… которого ее дочь не унаследовала.

Флер повернула к Пиккадилли. Поля шляпы приятно затеняли ее лицо, а лучи поднимающегося к зениту солнца ласково грели ноги в «паутинках». Она отдалась этим ощущениям, глядя на движущиеся потоки людей и машин. Среди прохожих мелькали молодые люди в военной форме, но с тех пор как экспедиционный корпус отбыл во Францию, их стало заметно меньше. Прохожие шли с противогазными сумками, хотя далеко не все. Флер, памятуя о том, что ее муж – общественная фигура, всегда захватывала противогаз в сумке из телячьей кожи, которую специально заказала. Частных машин на улицах стало меньше, зато число такси заметно увеличилось. Некоторые были реквизированы для пожарной службы – на крышах были закреплены лестницы, и они буксировали прицепы с насосами. Витрины выглядели чуть менее пышно, но в этом районе тактичные изменения в них внесли просто приличия ради. Рационирование пока в основном касалось других людей – хотя шиллинг десять пенсов за галлон бензина был потрясением для всех. Наиболее бросались в глаза меры, принятые против воздушных налетов, – косые кресты на всех окнах и обилие мешков с песком. Флер относилась к ним скептически. Неужели клейкая лента действительно помешает стеклу брызнуть во все стороны, когда в него ударит воздушная волна? И уж конечно, мешок с песком убьет не хуже кирпича. Она откинула голову и увидела в отдалении еще одно новшество. На горизонте, точно спутанные овцы, висели аэростаты воздушного заграждения, свидетельствуя, что опасность в первую очередь угрожает с неба. Флер пожала плечами, чтобы не вздрогнуть, и пошла дальше.

Хотя Флер воспринимала все окружающее, ее внутреннее «я» было поглощено главным: эти первые признаки грядущих битв снаружи служили только подкреплением твердой решимости внутри.

Когда в сентябре мистер Чемберлен объявил, что страна находится в состоянии войны, Флер тоже кое-что объявила – себе. В последовавшей странной подвешенности она не могла действовать, как и страна. Но подобно стране она хотя бы мобилизовала свои резервы. Дочь века, она как флюгер отзывалась на каждое его движение. Теперь к власти пришел новый премьер-министр, и Флер почувствовала, что приближается время битвы и планов, как в ней победить.

Уже днем, возможно, они узнают что-то о стратегии мистера Черчилля относительно Германии – Майкл достал пропуски на галерею ей и Уинифрид, чтобы они могли послушать его первую речь. А вот собственная стратегия Флер оставалась неясной. Одно было ясно – касалась эта стратегия Джона. После паники прошлым летом, когда она думала, что он эмигрирует, Джон вернулся домой. Первое очко в ее пользу. Далее, Джон овдовел, что тоже играет ей на руку. И, насколько ей удалось узнать из слов, случайно оброненных Уинифрид, о том, что она слышала от Холли (но их было достаточно), жениться он больше не собирался. Инстинкт, ее единственный союзник в этой схватке, подсказывал, что более удобного случая привести ее план кампании в исполнение ей не представится. Потому что она решила начать настоящую войну, пойти на все, чтобы вновь завладеть Джоном, пусть на это уйдут годы.