– Я предложил свои услуги в Мастонбери, но ничего не получилось.

Сразу же, как раздались сирены, предупреждавшие о первом воздушном налете – пусть тревога и оказалась ложной, – Джону пришло в голову, что свое умение летать он может использовать с большей пользой, чем для предотвращения нашествия мошки или жуков-короедов. Никому не сказав, он побывал на базе ВВС в Мастонбери и с тех пор втайне болезненно переживал полученный отказ.

– Как? Даже не в резерв? – спросил Вэл. – Ты же еще не так стар!

– Не в том дело. «Бронируемые профессии»!

– Но у тебя же есть управляющий на ферме, – возразил Вэл.

– Я им это сказал. Бесполезно.

Джон мог бы добавить, что, учитывая ухудшение ситуации в Европе, он твердо решил повторить свою попытку в надежде на благоприятные для него перемены. Вслух он сказал:

– Я даже указал, что они могли бы использовать меня как летного инструктора.

– И тебе все равно отказали? Нет, они там помешались.

– Мне процитировали Королевский устав и порекомендовали обратиться в отдел вспомогательного воздушного транспорта в Уайт-Уолтеме. Перегонять самолеты с заводов на базы и тому подобное.

– И ты ездил туда, Джон? – спросила его мать.

Она всегда знала, когда он что-то скрывал. Между бровей Джона залегла морщина, словно он защищался от безмолвного обвинения в ее темных глазах. «Львиные морщинки», как их называл кто-то в давние времена.

– Собираюсь, – ответил он. – Но, возможно, я опоздал. Они составили списки летчиков с частными дипломами в конце прошлого лета, когда… когда мы уезжали.

«Львиные морщинки» стали глубже, словно он только сейчас осознал, что заперт в клетке. И, снова нечаянно повторяя слова той, другой тени из прошлого, он добавил:

– На этот раз я должен сделать хоть что-то.

– Ты не виноват, милый, что в ту войну был слишком молод, – сказала Ирэн.

– И очень об этом жалею. Все, кроме меня, внесли свой вклад. Вэл воевал, Джун и Холли были медсестрами, а…

Джон не договорил: «а Джолли отдал жизнь». Старая привычка Форсайтов умалчивать сохранилась в обеих ветвях семьи, распространилась и на следующее поколение, касалась она и этой короткой жизни, внезапно оборванной, и многого другого. Поэтому ни Джонни, ни Энн ничего не знали о своем погибшем дяде.

Но старые тайны, как свидетельствует история, не остаются нераскрытыми. Во всяком случае, Джун уже ринулась в прорыв.

– Я рада, что в тот раз ты был слишком молод! И слава Богу, что дети тоже пока еще слишком молоды… Вот все, что я могу сказать, – договорила она, тряся от избытка чувств головой на тонкой худой шее. Все за столом решили, что она выговорилась, но она добавила: – Только подумать, будь Джолли на год-два моложе…

Джон взглянул на Холли, сидевшую между детьми, – ее подбородок чуть дернулся, а потом его взгляд встретился со взглядом матери. Вэл уставился в тарелку.

Джун ничего не заметила. И всем оставалось только ждать неизбежного вопроса, который и задал самый молодой за столом:

– Джолли? Кто это?

– Как! Ты не знаешь? – спросила Джун у племянника и обвела стол укоризненным взглядом, выставив подбородок. – Эти вечные семейные тайны! – вскричала она. – Никогда не понимала, к чему они. Только делают все хуже! Правда никогда никому не вредит!

– Чужая правда не вредит, – негромко сказала Ирэн.

Джун перехватила еще один непроницаемый взгляд своей старинной подруги на том конце стола и закусила губу. Джонни повторил вопрос – и он, и Энн теперь ждали ответа с нетерпением.

– Ну, прежде не было… – начал Джон, не зная, что сказать.

Масло на разбушевавшиеся воды пролила Холли.

– Он был моим братом.

– Еще дядюшка! – удивленно воскликнул Джонни.

– Был? – переспросила Энн.

– Да, – ответила Холли ровным голосом. – Он погиб на войне с бурами.

– А! – Лицо Энн сморщилось от сочувствия. – Когда ты был ранен в ногу, дядя Вэл?

– Совершенно верно. – Вэл ответил тем же тоном, что и его жена. – Мы оба записались добровольцами.

Энн, чуткая душа, поискала слова утешения:

– Так, значит, вы были большие друзья!

Особый талант Джун имел еще и это свойство: твердо наступая на чьи-то ноги, она словно расчищала дорогу другим.

Теперь настала очередь Вэла искать слова при воспоминании о своем былом враге. Как он хотел расквасить ему нос! И ведь чуть-чуть не расквасил!

– Ну, мы… мы же были двоюродные братья… Тюрбо! Чудесно!

Возможно, свою роль сыграло поданное за рыбой седло барашка – роковое форсайтовское блюдо, которое в прошлом было свидетелем многих решающих сцен. Впрочем, само по себе оно могло бы оказаться безобидным. Решающим фактором явилось заразительное влияние Джун.

– Странное имя! – вдруг заметил Джонни, когда, казалось, эта тема была исчерпана.

– Уменьшительное от Джолион, естественно, – сказала Джун просто.

Джонни, как и ожидали по меньшей мере четверо взрослых за столом, мучительно растерялся.

– Но это же папино имя! И мое!

– Джолли погиб до рождения твоего отца, милый, – сказала его бабушка тоном, который обычно его успокаивал. – Дедушка и я, мы оба хотели, чтобы это имя сохранилось в семье.

– А! – На этот раз мальчик успокоился лишь отчасти.

Вновь разговор мог бы перейти на другую тему, поскольку такое желание было почти у всех. Но Джун внесла еще одну лепту:

– Когда ты женишься и у тебя будет сын, – объявила она бодро, – он тоже может быть Джолионом – следующим, ты понимаешь?

Джун не сомневалась, что довела выбранную ею тему до успешного завершения, и действительно, за овощами разговор перешел на другое. Только двойняшки продолжали раздумывать над ее словами – совсем одинаково в своей безмолвной близости.

* * *

Энн и Джонни сидели в соседних комнатах – каждый у открытого окна, обрамленного плющом, – и смотрели на звездное небо тихой теплой ночи. От окна к окну протянулся псевдобалкончик, в котором помещался ящик с цветами. Некоторое время брат и сестра обсуждали, какие еще семейные тайны от них скрывают, но предположения вскоре себя исчерпали. Наступило дружественное молчание, а потом Джонни внезапно спросил:

– Энн, ты ведь никогда не выйдешь замуж, правда?

– Не думаю. То есть… ну, не знаю. А тебе это будет тяжело?

– Жутко тяжело. Но ведь ты не захочешь, верно?

– Ну, если бы я кого-нибудь полюбила, то, может, и вышла бы.

Джонни замолчал, но молчание было уже совсем не дружественным: оно словно щетинилось в темноте. Он сорвал примулу в ящике.