– М-м-м?

– У тебя найдется время, если мы ненадолго свернем в сторону?

– Да, пожалуй. Приятный день для экскурсий.

Получив эту санкцию, Холли, буквально за секунду до зеленого сигнала, высунула руку в окно, показывая, что хочет сейчас же повернуть. А потом виновато помахала водителю сзади, извиняясь за то, что передумала в последний момент, и он тут же пожалел, что успел сердито нажать на клаксон. Снова объехав Ричмонд-Грин, она повернула к Робин-Хиллу.

– Мужчины! – Джун рассердил неожиданный гудок. – Никогда не знают, что намерены сделать!

* * *

Какие воспоминания! Знакомая-знакомая дорога – сколько раз Холли в былые дни ездила по ней в коляске или верхом. Каждое дерево казалось ей родным. Неужели и дом окажется совсем прежним через столько лет?

Увидев впереди открытые ворота, Холли поняла, что в глубине души надеялась, что они будут заперты. Медленно, уважая и этот недосмотр владельцев, она свернула на песчаную изгибающуюся дорогу, обсаженную со стороны дома непроницаемой стеной тополей. Она чувствовала себя незваной гостьей, какой и была, и старалась за шумом мотора расслышать голоса за открытыми окнами. Но услышала только насмешливый крик кукушки в обнесенном стеной яблоневом саду.

Затем тополя кончились, и с гребня холма она увидела дом – величавое белое здание сразу возникло перед ними.

Холли затормозила чуть в стороне от фасада и поставила машину у старого тиса – низкие ветви загораживали ее от окон дома.

Шедевр Филипа Босини, залитый чудным светом, который солнце щедро изливало на него на исходе весеннего утра, был и через полвека полон очарования, и ни единая морщина не нарушала его белизны. Лениво щурясь закрытыми жалюзи, он словно купался в великолепии этого утра и своем собственном, а сбоку высился старый дуб, его дух-хранитель.

Оставив Джун в машине, Холли прошла к двери и постучала. Как странно! Просить разрешения войти в дом, в котором когда-то сосредотачивалась вся ее жизнь. Но лучше попросить разрешения, чем быть застигнутой врасплох. На ее стук никто не откликнулся – ни сразу, ни потом, и она отступила, глядя на окна. Не мелькнет ли в каком-нибудь чье-то лицо? Ничего. И внутри – ни звука. Со стены яблоневого сада или откуда-то рядом опять откликнулась кукушка старой шуткой.

– Никого нет дома, – крикнула она Джун. – Пройдемся?

Сделав небольшой круг мимо совсем заросшего розария Ирэн, где прежде разводил свои папоротники старый Джолион, они вышли к дому сзади. Они остановились на краю сада у старого дуба, с которого уже не свисали качели, и осмотрелись. Перед ними простирался луг, убегая к строю лиственниц, давно не знавших ухода, а дальше мерцая синевой десяти тысяч колокольчиков. Позади них, грезя на солнце, высился старый дом, источник форсайтских историй и легенд.

Холли удовлетворенно вздохнула. Декорации ее детства, единственный ее родной дом до брака с Вэлом.

– Дивное место. Такое безмятежное, такое… вневременное.

– Над творениями гения время не властно, – резко ответила Джун.

Она крепче прижала сумочку к узкой плоской груди и покачнулась на каблуках. Ей дом рассказывал совсем другую историю. Холли вспоминала детство с отцом и дедом, клички лошадей, которых она любила, на которых ездила давным-давно. И первый поцелуй Вэла. Но воспоминания Джун уходили в еще большую даль. Она вспомнила архитектора, построившего дом, в буквальном смысле слова гения этого места, с которым она была помолвлена все эти миллионы мгновений тому назад.

Холли кое-что знала и почувствовала, что нужно поддержать огонек нежной памяти.

– Каким он был, Джун? Я ведь не знаю.

– Фил? Он был… он был замечательным! – Она встала на цыпочки, словно стараясь увидеть проходящего мимо героя. – Он пренебрегал условностями, людским мнением – и жил только ради искусства!

Тут Джун переписала историю заново. Было время, когда Босини любил – так глубоко и сильно, что готов был отказаться от всего: от своего искусства, карьеры и от Джун.

– Он создал здесь монумент, – сказала она, оборачиваясь к дому.

– Искусству и Красоте.

– Да! Фил преклонялся перед ними.

Это подтверждение, казалось, воскресило прошлые события слишком четко, и ее исправленная версия утратила убедительность. Яростная гримаса превратилась в судорогу, а затем исчезла.

– Дедушка любил Робин-Хилл, и папа тоже. Я иногда думаю… Не умри папа так внезапно, дом и сейчас бы принадлежал семье.

– Да, – откликнулась Джун. – Просто позор…

Холли приняла это за подтверждение собственных чувств, но Джун стремительно продолжала:

– И так бессмысленно! Тут следовало жить Джону и Флер!

Брови Холли невольно приподнялись. Она считала само собой разумеющимся, что об этом несостоявшемся браке жалеть никак не следовало.

– Ты же не думаешь, что Джон мог быть счастлив с Флер?

– А был ли он по-настоящему счастлив без нее?

Гримаса вернулась, и Джун обвела яростным взглядом четыре обвитых плющом угла дома перед собой.

– В любом случае, – продолжала она настойчиво, – ему не следовало мешать. Им обоим следовало бы предоставить шанс!

Холли не знала, что ответить. Ей дали шанс, и всем своим счастьем она была обязана этому – как сама Флер не постеснялась указать ей, когда они виделись в последний раз. И Джун тоже было отказано в ее шансе – это сквозило в ее словах. Но ведь действующие лица драмы не исчерпывались двумя юными влюбленными, и Холли вступилась за других.

– Я знаю, папа был против, Джун. И Ирэн…

– Ирэн следовало смириться! – вскричала Джун и топнула ногой. В ее голосе отозвалось что-то прощенное, но не забытое. Холли знала, что любые ее слова могут оказаться опасными.

В тишине закуковала кукушка, словно игла застряла в бороздке пластинки.

– Эта птица повторяется, – нетерпеливо сказала Джун. – Едем?

Возвращаясь, они увидели фургон, припаркованный на обочине у ворот. Когда Холли поравнялась с ним, молодой рабочий, видимо, решив, что она хозяйка дома, прикоснулся к кепке и вылез из кабины. Он начал прибивать шест к столбу ворот.

Холли и Джун обе посмотрели влево, прежде чем выехать на шоссе, и обе увидели доску с надписью на шесте.

Броскими черными буквами под фамилией известного лондонского агента по продаже недвижимости была выведена неуклюжая, но точная по смыслу фраза:

...

Глава 4

Новый Великий Старец

Забрезжил конец того, что называли «странной войной», и Флер, чья натура не терпела никакого принуждения, словно вырвалась на свободу. Как разразившийся перед грозой дождь (хотя грозы она ненавидела) освежает воздух, так рассеялись гнетущее ожидание и неуверенность, а с ними исчезло и жуткое ощущение, что она зажата в тисках, – ощущение, особенно для нее невыносимое. Примерно полгода назад Флер казалось, что она пристрелит следующего, кто посмеет сказать ей «к Рождеству все кончится». Она хотела, чтобы началось по-настоящему, – пусть надолго, пусть потребовав отчаянных усилий, и хотела быть в самом центре, когда начнется. Только это, только полная отдача «делу войны», могли полностью ее удовлетворить.