Я наблюдала за ними исподтишка, когда они затащили его в свои игры. Не из ревности – из беспокойства. Вдруг он обидит моих малявок! Но мне хватило десяти минут, чтобы успокоиться; если с кем-то из лагеря они и были в безопасности, то это с Бурым. Не знаю, есть ли у него свои дети, но если есть…

Я бы им позавидовала.

Мой воображаемый отец, до которого я пыталась доехать в чужих вонючих машинах, ни капли не походил на него. Ничего общего!

Закрыть глаза. Спать, ни о чем не думать.

Наверное, я с самого начала знала, что все это бесполезно. Как ребенок, который убеждает родителей, что ему ни в коем случае нельзя быть в детском саду, – там нянечка оручая, запеканка противная и не пускают на горку, – а у самого уже скрипит снег под сапогами, и папа тянет за руку в варежке.

Мои тщательно продуманные доводы, объяснения… Как говаривала одна моя знакомая из тех, что появились за последние три года: «Оправдания – как дырка в заднице: у каждого имеется».

Но от дырки-то есть прок.

А от оправданий…

Ясногородский был прав: я могу все изменить. Вот же поганая мысль! Пресловутая бесценная возможность выбора – да гори она в аду! Из-за нее я сама захлопываю за собой дверь клетки.

Дождаться, когда Кирилл уснет. Добежать до их коттеджа. Рассказать, что он задумал.

А мутный придурок даже не поймет, что он обязан мне по гроб жизни.

Вернувшись из похода, Кирилл пересказал детскую сказочку, которую втюхал им Чухрай под видом старой легенды. Я и сама могу придумывать такие пачками. Но чем-то она ему ужасно понравилась. Он сиял, как золотой зуб в пасти рыночной торговки.

Сказочка-то мне и вспомнилась. Ее как будто специально для меня рассказали. Это же я – иволга! И должна проорать драной кошкой: не для того, чтобы вызывать грозу, а чтобы ее предотвратить.

Ну, Дина Владимировна, готовьтесь драть глотку изо всех сил.

Как только я приняла решение – вернее, осознала, что оно давно принято, – мне стало легче. Больше не нужно было ни о чем заботиться. Предупредить их – и на этом все закончится.

Вот только одна проблема. Кирилл все сидел в углу, как приклеенный. Что он там, заснул?! Я пошевелилась, и фигура – я не была уверена, что это все еще мой парень, – вскинула голову.

Черта с два!

Я заволновалась. А если эта парочка будет дрыхнуть так крепко, что не услышит стук?

Впрочем, тогда я рвану к Чухраю. Он-то наверняка спит чутко, как зверь.

Ждать, ждать, ждать… Кирилл не будет сидеть так всю ночь, он заберется в постель, пригреется под одеялом, и вот тогда… Скорее бы.

С этой мыслью я провалилась в сон.

Меня разбудил утренний свет.

При мысли, что Кирилл опередил меня, я подскочила. Он лежал на своей половине кровати, закутавшись в одеяло, только розовый лоб торчал из-под смятого толстого края, как кончик сосиски из сдобного теста хот-дога.

За эти несколько секунд у меня, кажется, прибавилось седых волос.

Я не стала одеваться и, как была, в трусах и длинной футболке выбежала на крыльцо. Футболкой со мной поделился Кирилл. В том, что я бегу сдавать моего парня в его же собственной одежде, было что-то анекдотическое. Я опустила взгляд: к тому же второпях я влезла в его кеды! То-то ноги болтаются в них, как в корытцах.

У меня вырвался смешок.

Холодно, зябко. Над озером плывет туман. Ни души вокруг, и я не посмотрела на часы: должно быть, совсем рано.

Коттедж сыщиков желтел впереди и напомнил мне сказочный терем, к которому меня, Дину-дурочку, должен привести волшебный клубок. У двери снаружи глянцево поблескивали сапоги Бурого, – огромные, размера пятидесятого, не меньше! В одном таком я бы, наверное, целиком поместилась.

И вдруг я уверилась в том, что все будет хорошо. Как будто в тереме жил добрый великан, который защитит меня и от сумы, и от тюрьмы, и чего там еще я боялась… Разве что от угрызений совести не получится. Нету у великана таких полномочий.

Я ускорила шаг. Еще минута – и все останется позади.

Меня подвела обувь. Нога в свободно болтающейся кедине подвернулась, и я полетела на землю. Шишка впилась в ладонь, я охнула – и тут же мне сзади заткнули рот.

В колонии мне доводилось драться. Всего пару раз, потому что вела я себя тише воды ниже травы и мечтала только об одном: выбраться оттуда здоровой, без туберкулеза и застуженных яичников.

Одна из баб, которой пришлось показать зубы, оказалась мастером чего-то там по борьбе. Дольф Лундгрен в юбке, за минусом его сексапильности. Привлекательности в ней было не больше, чем в чугунной чушке. Бой был коротким и закончился бесславно: она попыталась завязать меня в узел, и если бы я не гнулась, как гуттаперчевая, переломала бы мне кости. На мое счастье, ее быстро оттащили. Я же говорю, место было образцово-показательное.

Но человек, скрутивший меня в каких-то двадцати метрах перед домом сыщиков, дал бы той бабище с бицепсами сто очков форы. Мне показалось, руки у меня провернулись в суставах, как у куклы; я захрипела и от боли потеряла сознание.

Очнулась оттого, что мне в лицо плеснули пивом.

Темное пиво стояло у нас в холодильнике, и ни я, ни Кирилл не прикасались к бутылке: Кирилл – потому что, по его словам, не пил ничего, кроме хорошего вина, а я – потому что все это время мне было малость не до пива. Не помню, кто из нас его купил и зачем.

Вот оно и пригодилось, подумала я, облизнув губы.

Перед глазами у меня был телевизор. Прежде мы его ни разу не включали. Для Кирилла это, кажется, составляло предмет особой гордости: он не такой, как все эти зомбированные первым каналом! Его не обмануть политической пропагандой! Сейчас на экране беззвучно кривлялась певица в костюме Снегурочки, которую суровый Дедушка Мороз отправил на панель.

– Как печально умирать под русскую попсу, – сказал знакомый голос у меня над ухом.

Кирилл присел на корточки. Его лицо оказалось на уровне моего.

– Горлышко не тянет? – заботливо спросил он.

Я бы и ответила, но хрипеть не хотелось.

Горлышко, как он выразился, тянуло. На него была наброшена петля. Другой конец веревки эта сволочь привязала к моим лодыжкам.

Упражнение из художественной гимнастики. Называется «рыбка» или «колечко». Нужно дотянуться пальцами ног до головы. Мне всегда удавалось без труда, я и кончики собственных пальцев могла увидеть, согнувшись так, что пятки доставали до макушки, только вот какое дело: ладонями я при этом упиралась в пол. А сейчас Кирилл перетянул мне запястья за спиной.

– Лодочка, плыви, – сказал Кирилл. Лицо у него было грустное-прегрустное, мне показалось, что он вот-вот заплачет. – Девочка ты моя, девочка… Вот чего тебе не хватало, а?