«Мы думали, он удерживает нас, чтобы устроить оргию или еще какую-то такую дрянь, — потом говорил мне Джон, — а мы этих гадостей и знать не хотели». Так что они сели в машину Джорджа и отправились навестить Клауса Формана, который выступал в составе трио Paddy, Klaus & Gibson в заведении Pickwick Club[74]. Однако к тому времени, как они добрались туда, начались галлюцинации, и они, кинувшись оттуда в другой клуб, в Ad Lib, где вспыхивали яркие огни, вбежали внутрь с криками: «Лифт горит!»

«Это было безумие, ужасное, но волнующее», — таким был вердикт Джона. Синтии, напротив, очень не понравилось. Позже она рассказывала, что ей казалось, будто она сходит с ума, ибо весь мир обратился в бессмысленные формы. Патти, неведомо почему, кидалась на витрины магазинов.

Джордж снова повел машину, очень медленно, и они добрались в его дом в Эшере, где в конце концов заснули. Синтия пришла в себя только наутро. Но Джона опыт увлек. Скоро он примет ЛСД снова, и снова, и снова… Прелюдин и алкоголь, на которых он держался во время долгих ночей в гамбургских клубах, недавно сменились «травкой». Но теперь он попробовал наркотик совсем другого масштаба, и ему нравилось искажение восприятия. Будто «Алиса в Стране чудес»! Пока ему хватило, но через год наркотик станет мощным новым развлечением. И Синтия его разозлит и разочарует — она больше никогда не примет кислоту и будет жалеть, что та вообще появилась в их жизни.

32. «Когда вы подключаете инструменты и начинается этот ор, на вашем месте могла бы быть любая другая группа — все равно никто ничего не слышит. Какие там еще Beatles?»

На стадионе «Шей» в Нью-Йорке Beatles играли 15 августа 1965 года. Сперва план состоял в том, что они прилетят на вертолете и словно сойдут с небес в самый центр поля на глазах у 55 тысяч фанатов. Именно такой театральности, по мнению Брайана, заслуживали Beatles — первая в истории группа, игравшая на столь огромном стадионе. И хоть такого не допустили и на место выступления битлов пришлось транспортировать в бронированном фургоне «уэллс-фарго», тот день вошел в историю рок-н-ролла как апогей их гастрольных выступлений.

Они только что закончили двухнедельное европейское турне и теперь, в своих аккуратных костюмах, похожих на нарядную униформу игрушечных солдатиков, пробились к сцене в центре поля и в изумлении оглядывали толпу. Перед началом шоу они все нервничали, но на сцене, небольшом островке с последними достижениями музыкальных технологий, осознание того, насколько далеко они от своих слушателей, заставило их сблизиться. В такие моменты, когда их могли подвести нервы, первым всегда выступал Джон, комедиант. Клавишные не были его «коньком», и на альбомах он никогда не играл на фортепиано, но теперь, корча шутовские гримасы, накинулся на орган, когда Пол запел «I’m Down». Да, Джон знал всего пару аккордов, да, он жал на клавиши локтем — плевать. Фанаты в полусотне ярдов ничего этого не видели и не слышали. Джон должен был проявить себя как лидер группы, и лучший способ возглавить ее — развлечь других участников, явив всем то, в какой абсурд превратились концерты Beatles. «Когда вы подключаете инструменты и начинается этот ор, на вашем месте могла бы быть любая другая группа — все равно никто ничего не слышит. Какие там еще Beatles?» — вспоминал он потом о том столь любимом дне.

Некоторые поклонники — и в их числе Линда Истман, еще не встретившая Пола, своего будущего мужа, — расстроились, что вообще не услышали музыки. Но в тот день битлам было все равно. Фанаты пришли увидеть их, а не услышать, и так было повсюду, когда начался их последний тур по Северной Америке. «Разослали бы четыре манекена себя самих, и толпе бы по горло хватило, — таким было мнение Джона. — Концерты Beatles — это уже не музыка».

А вот чем были эти концерты… Глядя на тот горячечный бред, который вызывало их появление, можно было провести параллели с религиозным исступлением и политическим единением народных масс. То, что такое волнение толпы вызвала четверка юношей, певших популярные песни об эмоциональных капризах подростков, не имело прецедентов в подобном масштабе. Это был побочный продукт коммуникаций XX века. Когда фанатки кричали на концертах Элвиса — их было меньше, но вопили они с такой же силой, — это хоть можно было списать на то, что он их сексуально провоцировал со сцены, и делал это вполне намеренно. Но Beatles всегда подчеркивали, что они на концертах не демонстрируют сексуальность. Джон порой бывал смешным, Ринго был милым, Джордж и Пол выглядели романтично.

Но никто и не называл концерты Beatles сексуальными. Если секс тут и был, то призыв исходил не от них, а неизбежно охватывал их аудиторию — возбужденных подростков, охваченных гормональной бурей. Появление битлов на сцене оказывалось триггером: один крик влек за собой 10 тысяч, 50 тысяч, и зрители становились частью шоу — зрители, чьей реакцией управляли радио и телевидение, как еще никогда никем в истории мира. Beatles, битломания, их аудитория — все это были продукты своей эпохи.

В индустрии развлечений есть неписаное правило: ни в коем случае не знакомьтесь со своими кумирами, ибо в девяти случаев из десяти те вас разочаруют. Элвис Пресли уже разочаровал Джона тем, что появился в безвкусных пляжных фильмах после своего возвращения из армии в шестидесятых, а также тем, что записал несколько посредственных пластинок. И все же, хотя голливудские звезды толпой стекались к битлам, когда те впервые прибыли в Америку, Элвис, как сказал Джон, «был в Штатах единственным, с кем мы и правда хотели повидаться… хотя я не уверен, что он хотел повидаться с нами».

И вот во время перерыва в Лос-Анджелесе, в середине тура, молодой английский журналист по имени Крис Хатчинс устроил встречу Beatles и их былого кумира в доме Элвиса в Бель-Эйр. В воздухе сгустилась настороженность. Элвис согласился на это лишь по одной причине: настоял «Полковник», считавший, что это будет хорошая реклама. Однако теперь он уже не был двадцатилетним бунтарем, нарушавшим правила и вершившим революцию, который вдохновил их почти десять лет назад.

Фотографов на ту встречу не допустили. Но если бы кто-нибудь сделал фотографию, на ней оказался бы Элвис в красной рубашке и короткой черной куртке, с крашеными волосами, черными и лакированными, словно шлем, а