журналистка, была его хорошей подругой — достаточно хорошей для того, чтобы он одолжил ей свою копию первого альбома Элвиса, когда понял, как мало она знает о рок-н-ролле. Если учесть, что он берег ту пластинку как сокровище, это была настоящая дружба — и, когда она забыла вернуть ее, он даже не стал ей напоминать. В тот раз она сказала ему, что скоро бросит работу, и это интервью не только окажется их последней встречей, но и повлечет необычайные последствия.

Джон провел тот день, развлекая Морин, — с сиамской кошкой в руках и с трехлетним Джулианом, неотступно топотавшим следом, он водил ее по своему особняку с ковровым покрытием и обшитыми деревом стенами. Beatles считали, что Морин безумно классная, с ее чистым произношением и провокационными вопросами, и в своей вышедшей статье та ясно выразила мысль, что особняк в стиле Тюдоров среди домов богатых биржевиков не подходит для индивидуалиста Джона Леннона. Но Джон уже и сам пришел к такому же выводу, когда показывал весь тот дорогой хлам, который нежданное богатство позволило ему покупать и тут же забывать о нем: пять телевизоров (в большинстве семей в те времена был только один); три машины; телефоны повсюду (он даже не знал номера); обитая пурпурным бархатом гостиная; «однорукий бандит» и ныне заброшенная комната с треком Scalextric для игрушечных машин.

Он всю жизнь любил читать, и теперь у него была целая комната с книжными шкафами — от серии «Этот Вильям», любимой с детства, до поспешно купленных изданий Толстого в кожаном переплете… которые он так до сих пор и не прочел, равно как и тома Свифта и Теннисона — ведь в сутках лишь двадцать четыре часа. Впрочем, Оруэлла и Олдоса Хаксли он, возможно, проглядывал.

Как и у Пола, у него тоже была собственная музыкальная комната на верхнем этаже, с шестью соединенными магнитофонами и массой других электрических игрушек, причем он мало какие из них мог запустить. В общем-то, этого стоило ожидать от любой рок-звезды, — и только когда они дошли до его «чудаковатостей», проявилась его любовь к веселому абсурду: восемь бесполезных зелененьких коробочек с мигающими красными лампочками; рыцарские доспехи; подарок от Харрисона — пара костылей: возможно, не очень умная шутка о сценических «спаззи» Джона, которые тот теперь, слава богу, прекратил, — и костюм гориллы.

Костюм гориллы?

«Я подумал, а вдруг пригодится. Но надевал его только дважды. Решил, летом нацеплю его и буду гонять на «феррари»». Еще он думал, а пусть другие битлы тоже купят костюмы горилл, и они как соберутся все вместе — ливерпульская четверка в костюмах горилл… Почему-то никто из друзей их не купил, и тогда ему пришла в голову новая идея. «Если надевать костюм без головы, то получилась бы удивительная шуба — с ногами». Затем он добавил: «Это единственный костюм, что мне подходит».

Еще была огромная Библия и распятие, которые бы впору пришлись на алтаре в католической церкви. Религия была постоянным фоном в жизни любого ливерпульского мальчишки, да и Джона сопровождала в те несколько недель, когда он был певчим в вултонском хоре, и на протяжении всей школы. В «Куорри-Бэнк» Леннон смешил друзей, рисуя мультяшного Иисуса на кресте с парой домашних тапочек под распятием, а в колледже насмешки шагнули еще дальше — он изобразил распятого Христа с эрекцией.

Религия всегда казалась ему обманом, он вечно на нее нападал, и в тот вечер, когда они болтали с Морин, высказал свои взгляды открыто. «Христианство уйдет, — заявил он. — Оно угаснет и исчезнет. Что тут спорить? Я прав. И время докажет мою правоту. Сейчас мы популярней Иисуса. Не знаю, что уйдет первым, рок-н-ролл или христианство. Иисус был ничего, но его последователи — тупые и заурядные. Это они все исказили и тем самым, на мой взгляд, испортили».

В то время, да и в тех обстоятельствах, его взгляды на христианство вовсе не казались возмутительными, и двое, двинувшись дальше по дому, вскоре перешли на другие темы. Морин, например, считала, будто он «самый ленивый человек в Англии», в чем Джона упрекала еще Мими, когда пыталась заставить его косить газон в Мендипсе. «Физически ленивый, — поправил он ее. — Я не против писать, читать, смотреть, говорить, но секс, пожалуй, единственное физическое действие, которое мне все еще не наскучило».

Три года назад, когда они встретились, он говорил, что желает лишь одного: разбогатеть. Теперь он был, по его словам, «знаменит и вечно занят… Они все говорят мне, что у меня куча денег. Но тогда я думаю, что, возможно, я их все потрачу к сорока годам, поэтому я продолжаю идти».

«Но куда?» — хотела узнать журналистка. Он стал более серьезным. Жить в Кенвуде, в этом «пряничном домике Гензеля и Гретель», — так не пойдет. «Я обрету свой настоящий дом, когда узнаю, чего хочу. Есть нечто, что я намерен сделать и должен сделать, — только не знаю, что именно. Вот потому я и занимаюсь живописью, пленками, писаниной всей этой… просто это может быть «оно». Но я лишь понимаю, что все это не для меня».

Это не для меня… Беспокойство росло.

Но если ему не хватало быть одним из Beatles, чего ему могло хватить?

Вероятней всего, Джон не сказал Морин, что читает вольный пересказ древнего буддийского труда — «Тибетской книги мертвых». Он узнал о ней прошлым летом, когда во время второго американского тура битлы отправились в очередной трип под ЛСД в своем уединенном убежище в Беверли-Хиллз с Дэвидом Кросби, Джимом Макгинном из The Byrds и киноактером Питером Фондой.

В оригинальной книге, которую Джон никогда не читал, были собраны традиционные молитвы, читаемые на похоронах с верой в то, что они помогают сознанию человека пройти через смерть к перерождению. В Калифорнии в 1966 году книгу подсократили и переписали последователи Тимоти Лири, который соблазнял всех ЛСД и психоделическими опытами, включавшими то, что сам автор назвал «психологическим снятием личин и возрождением личности». Так книга Лири «Психоделический опыт: Руководство на основе «Тибетской книги мертвых»»[79] стала учебником для тех, кто стремился вести альтернативный образ жизни, и способствовала продвижению вещества, искажающего сознание, — ЛСД. Джон Данбар, муж певицы Марианны Фэйтфулл, создавший в лондонском Вест-Энде небольшую галерею «Индика» для художников-авангардистов, дал Леннону экземпляр этой книги.

Джона, вечно недовольного тем, как устроен мир, всегда влекло духовное возрождение, новое начало. Он любил шутить, что «реальность оставляет большой простор для воображения», и теперь, загипнотизированный красками, образами и мыслями, хлынувшими в его