Через неделю после ухода вьючной группы – караван волов называется tropa – отправился наш грузовик. Но мы не проехали и 50 километров, как встретили наших людей и животных, мирно расположившихся лагерем в саванне, тогда как я думал, что они уже в Утиарити или поблизости. Там случился мой первый приступ гнева, но, увы, не последний. Я еще не раз разочаруюсь, прежде чем осознаю, что понятие времени не существовало в мире, куда я проникал. Не я руководил экспедицией, и даже не Фулженсиу, а волы. Эти грузные неповоротливые животные напоминали герцогинь: нужно было быть внимательным к любому их недомоганию, внезапным переменам настроения и признакам утомления. Вол не предупреждает, если он устал или если его груз слишком тяжел, он продолжает идти до тех пор, пока не рухнет, мертвый или просто изможденный, и ему понадобится полгода отдыха, чтобы набраться сил. В этом случае единственный выход – оставить его. Погонщики словно находятся в подчинении у своих животных. У каждого свое имя, в зависимости от окраски, внешности или темперамента. Моих волов звали: Пиано (музыкальный инструмент); Маса-Барро (валяющийся в грязи); Салино (посыпанный солью); Чиколате (мои люди, которые никогда не пробовали шоколад, называли так смесь теплого сладкого молока и яичного желтка); Тарума (пальма); Галан (большой петух); Лавраду (красная охра); Рамальете (букет); Рошеду (красноватый); Ламбари (рыба); Асаньясу (синяя птица); Карбонате (нечистый алмаз); Галала; Мориньу (полукровка); Мансиньу (послушный); Коррету (правильный); Дуке (герцог); Мотор (мотор, потому, по словам его погонщика, «идет очень хорошо»); Паулиста, Навеганте (мореплаватель); Морену (коричневый); Фигурину (образец для подражания); Бриузу (резвый); Баррозу (землистого цвета); Пай ди Мел (пчела); Араса (дикий плод); Бониту (красивый); Бринкеду (игрушка); Претиньу (смуглый).

Как только погонщики считают это необходимым, вся группа останавливается. Животных разгружают и разбивают лагерь. Если местность не таит опасностей, животных отпускают побродить на воле; в противном случае нужно постоянно за ними наблюдать. Каждое утро несколько человек обходили окрестности на несколько километров вокруг, пока не было установлено местонахождение каждого животного. Это называется campear. Пастухи-вакейрос уверены в злонамеренности своих подопечных, когда те из хитрости убегают, прячутся и их нельзя найти в течение нескольких дней. Разве не потому я потерял целую неделю, сидя на одном месте, говорили они, что один из наших мулов ушел в кампо, идя сначала боком, потом пятясь, чтобы его следы были непонятными для преследователей?

Когда животные собраны, нужно осмотреть и обработать мазями их раны; переставить седла, чтобы груз не приходился на поврежденные места. Когда наступало время наконец надеть упряжь и нагрузить животных, начиналась новая драма: за четыре или пять дней отдыха волы успевали отвыкнуть от службы. Едва почувствовав седло, некоторые брыкались и вставали на дыбы, скидывая груз, с таким трудом сбалансированный. Все начиналось заново. Можно считать большой удачей, если вол, освободившись от груза, не несется сразу через поле. Иначе приходится заново разбивать лагерь, разгружать, пасти, искать и т. д., прежде чем все стадо будет собрано для погрузки, иногда пять или шесть раз повторенной, и все наконец смогут продолжить путь в согласии.

Я менее терпелив, чем волы, и мне понадобились недели, чтобы смириться с их своенравным передвижением. Оставив стадо позади, мы прибыли в Розариу-Уэсти, небольшое местечко с тысячью жителями, в большинстве своем чернокожих, малорослых и страдающих базедовой болезнью. Они жили в выстроившихся вдоль прямых заросших сорняками улиц саманных домишках огненно-красного цвета, под крышами из светлых пальм.

Я вспоминаю садик моего хозяина: казалось, это часть жилища, настолько тщательно он был устроен. Земля была утрамбована и подметена. Растения располагались в нем с той же аккуратностью, что и мебель в гостиной: два апельсиновых дерева и одно лимонное, саженец стручкового перца, десять стеблей маниоки, два или три chiabos (наши гомбо, съедобный гибискус), столько же растений капока, два розовых куста, группа банановых деревьев и другая – сахарного тростника. Был, наконец, попугайчик в клетке и три цыпленка, привязанных за лапки к дереву.

В Розарио-Уэсте торжественный обед состоит из двух частей. Одну половину цыпленка нам подали жареной, другую – холодной с острым соусом; половину рыбы жареной и другую вареной. Заканчивают трапезу кашасой, тростниковой водкой, которую пьют, приговаривая: «Cemitério, cadeia, cachça não é feito para uma sí persoa», то есть «Кладбище, тюрьма и водка [три С], это не для одного и того же человека». Розарио находится уже в полной глуши; население состоит из бывших добытчиков каучука, золота и алмазов, которые могли предоставить мне полезную информацию о маршруте. В надежде выудить хоть какие-то сведения, я слушал воспоминания моих посетителей об их приключениях, где причудливо переплетались легенды и реально пережитые события.

В то, что на севере существовали gatos valentes, «храбрые коты», появившиеся от скрещивания домашних котов и ягуаров, я не мог поверить. Но другую историю, которую мне рассказали, стоило запомнить, просто даже ради того, чтобы понять дух сертана.

В Барра-дос-Бугрес, небольшом местечке в западном Мату-Гросу, в верховье Парагвая, жил curandeiro, знахарь, который делал «прививку» от укусов змей. Сначала он прокалывал предплечье больного зубами удава sucuri. Затем чертил на земле крест ружейным порохом, который поджигал, чтобы больной вытянул руку в дым. Наконец он брал хлопок, поджигал его артифисьо (зажигалка с кремнем, трут которой сделан из корпии, скрученной в рожок) и макал в кашасу, которую выпивал больной. Все.

Однажды глава сборщиков ипекакуаны, целебного растения, присутствовал при этом лечении и попросил знахаря подождать прибытия его людей в следующее воскресенье, которые, несомненно, захотят все привиться (по пять мильрейсов каждый, или пять франков 1938 года). Знахарь согласился. В субботу утром, услышав, как снаружи за стенами общей хижины рычит собака, глава сборщиков послал одного из своих людей на разведку. Оказалась, что собака рычала на рассерженную гремучую змею. Он приказал знахарю поймать ее, но тот отказался. Сборщик заявил, что если не будет поимки, не будет вакцинации. Целитель подчинился и протянул руку к змее, та укусила его, и он умер.

Рассказчик этой истории добавляет, что он сам прошел «вакцинацию» у знахаря, и для проверки сам позволил змее укусить себя, и все окончилось благополучно. «Правда, – добавляет он, – та змея оказалась не ядовитой».

Я передаю этот рассказ, потому что он хорошо иллюстрирует эту характерную для народного мышления внутренней Бразилии смесь осторожности и простодушия в отношении трагических инцидентов, к которым относятся как к незначительным событиям повседневной жизни. Не нужно сомневаться относительно вывода, абсурдного только на первый взгляд. Рассказчик делает заключение, подобное которому я смог позже услышать от главы неомусульманской секты Ахмади, во время ужина, на который он меня пригласил в Лахоре. Ахмади отдалился от ортодоксального направления, утверждая, что те, кто провозглашал себя мессиями в ходе истории (к числу которых он относит Сократа и Будду), действительно ими были, иначе Бог покарал бы их дерзость. Вероятно, так же думал мой собеседник в Розарио. Сверхъестественные силы, вызванные целителем, уличили бы его во лжи, если его колдовство не было настоящим, и покарали бы, сделав ядовитой змею, которая таковой обычно не была. Поскольку лечение рассматривалось как магическое, то и проверено оно было на месте в той же степени магическим способом.