Ответ на письмо поэтессе В.А.Меркурьевой.

(меня давно знавшей)

– «В одном Вы ошибаетесь – насчет предков»…

Ответ: отец и мать – не предки. Отец и мать – исток: рукой подать. Даже дед – не предок. Предок ли прадед? Предки – давно и далеко, предки – череда, приведшая ко мне…

Человек, не чувствующий себя отцом и матерью – подозрителен. «Мои предки» – понятие доисторическое, мгла (туман) веков, из к-ой наконец проясняются: дед и бабка, отец и мать, – я.

Отец и мать – те, без к-ых меня бы не было. Хорош – туман!

То́, что я, всё, что я – от них (через них), и то, что они все, что они – я.

Даже Гете усыновил своего маниакального отца:

А Марк Аврелий – тот просто начинает:

Без этой обязанности отцу, без гордости им, без ответственности за него, без связанности с ним, человек – СКОТ.

– Да, но сколько недостойных сыновей. Отец – собирал, сын – мот…

– Да, но разве это мой случай?

Я ничем не посрамила линию своего отца. (Он поставил) Он 30 лет управлял Музеем, в библиотеке к-го – все мои книги.

Преемственность – налицо.

– «Отец, мать, дед»… «Мы Москву задарили»… «Да Вы-то сами – что́ дали Москве?»

Начнем с общего. Человек, раз он родился, имеет право на каждую точку земного шара, ибо он родился не только в стране, городе, селе, но – в мире.

Или: ибо родившись в данной стране, городе, селе, он родился – по распространению – в мире.

Если же человек, родясь, не имеет права на каждую точку земного шара – то на какую же единств. точку земного шара он имеет право? На ту, на к-ой он родился. На свою родину.

Итак я, в порядке каждого уроженца Москвы, имею на нее право, п.ч. я в ней родилась.

Что можно дать городу, кроме здания – и поэмы? (Канализацию, конечно, но никто меня не убедит, что канализация городу нужнее поэм. Обе нужны, по-иному – нужны.)

Перейдем к частному.

Что «я-то сама» дала Москве?

«Стихи о Москве» – «Москва, какой огромный странноприимный дом»… «У меня в Москве – купола горят»… «Купола – вокруг, облака – вокруг»… «Семь холмов – как семь колоколов»… – много еще! – не помню, и помнить – не мне.

Но даже – не напиши я Стихи о Москве – я имею право на нее в порядке русского поэта, в ней живущего и работавшего, книги к-го в ее лучшей библиотеке (Книжки нужны? а поэт – нет?! Эх вы, лизатели сливок!).

Я ведь не на одноименную мне станцию метро и не на памятную доску (на доме, к-ый снесен) претендую – на письменный стол белого дерева, под к-ым пол, над к-ым потолок и вокруг к-го 4 стены.

Итак, у меня два права на Москву: право Рождения и право избрания. И в глубоком двойном смысле –

Я дала Москве то, что я в ней родилась.

Родись я в селе Талицы Шуйского уезда Владим. губ., никто бы моего права на Талицы Шуйского уезда Владим. губ. не оспаривал.

Значит, все дело в Москве – миров. городе.

А какая разница – Талицы и Москва?

Но «мировой город» – то она стала – потом, после меня, я – раньше нынешней, на целых 24 года, я родилась еще в «четвертом Риме» и в той, где

(моего пруда, пруда моего младенчества).

Оспаривая мое право на Москву, Вы оспариваете право киргиза на Киргизию, тунгуса на Тунгусию, зулуса на Зулусию.

Вы лучше спросите, что здесь делают 3½ милл. немосквичей и что они Москве дали.

– Право уроженца – право русского поэта – право вообще – поэта, ибо если герм. поэт Р.[71], сказавший:

Als mich der grosse Ivan ans Herz schlug[72], на Москву не в праве… то у меня руки опускаются, как всегда – от всякой неправды – кроме случая, когда правая – в ударе заносится.

Все права, милая В.Ал., все права, а не одно.

Итак, тройное право, нет, четвертное, нет, пятерное; право уроженца, право русского поэта, право поэта Стихов о Москве, право русского поэта и право вообще поэта:

И не только подлунный!

МЦ.

14 сент. 1940 г.

(NB! Чуть было не написала 30 г. А – хорошо бы!)

Письмо Меркурьевой, на которое дает ответ Марина Ивановна, я никогда не держала в руках, но все же как-то не верится, чтобы старая интеллигентная женщина, доброжелательно относящаяся к Марине Ивановне, разыскавшая ее, окликнувшая по возвращении из эмиграции (на что отнюдь не у многих из прежних друзей и знакомых хватило храбрости), могла бы написать – мол, предки предками, а вы-то сами что дали Москве, какое у вас на нее право?!.

Может быть, этот черновой набросок ответа и есть тот внутренний монолог, тот спор внутри себя, который нам так часто приходится вести, уподобляясь Дон Кихоту, сражающемуся с ветряными мельницами, и, не имея возможности, по тем или иным причинам, высказать все напрямик там, где надо и кому надо, мы, изнемогая, теряя силы в этой бесплодной борьбе, – срываемся на чем-то, на ком-то, не имеющем отношения к тому, что нас мучило.

Может быть, Марина Ивановна дает эту отповедь, зацепившись за какую-то случайную и не очень точно сформулированную фразу в письме Меркурьевой?

Тяжкие это дни… «Я – вселенский гость, Мне – повсюду пир. И мне дан в удел – Весь подлунный мир!..» А тут какие-то восемь квадратных метров на человека она не в состоянии добыть! И все, чем они могут располагать с Муром, это проходной темный закуток в Мерзляковском, где невозможно повернуться и где на каждого приходится меньше трех аршин, а три аршина положено человеку не на земле, а под землей!..

Она опять живет в Мерзляковском. Она ушла с улицы Герцена 30 августа в пустующую комнатку Елизаветы Яковлевны и Зинаиды Митрофановны. Они еще на даче, но к середине сентября, к концу сентября они вернутся, а к пятнадцатому сентября она обещала забрать свои вещи с улицы Герцена и освободить комнату, заваленную ими.