– Мне почему-то кажется, что я – тоже. И я засмеялась как идиотка, упершись лбом в шею пластмассового зверя.

Кави

Он выходил из кокона. Разрывал руками липкую белую паутину, срывал ее с лица, словно вторую кожу. Он чувствовал тупую ярость и страх, дикий и неестественный. Слишком огромный для него, непомерный монстр, от которого могло спасти лишь бегство. Он рвал кокон, нити заплетались в узлы на пальцах, попадали в рот, лезли в глаза. Он притворялся, что горит, тело охватывала лихорадка, и тогда паутина плавилась и стекала липкой массой, будто клей.

И вот кокон становился настолько тонким, что он ломал его кулаком и видел белый свет. Нет, не белый – серый.

Это было всего лишь пасмурное небо. А кокон – простыня. Его снова забросило в зазеркалье, и он никак не мог выбраться.

Резко сев на кровати, он осознавал свое тело заново, вспоминал, как двигаться, и пытался понять, какого размера его комната. Вот только это была не его комната.

Очередная выдумка мозга? Он вчера не дошел до дома? Что это за место?

Холодные каменные стены, дыра в люке, пружинистая кровать, отчасти ржавая. Он никогда не бывал здесь, но откуда-то знал, что рано или поздно окажется в этом помещении.

Он подошел к зеркалу, стараясь не вглядываться в свое отражение, не встречаться с самим собой взглядом. Смотреть надо через зеркало, сквозь него, в другую комнату. Зеркало – окно, портал и проход.

Губы его дрожали. Он ощущал холод и свою наготу. Пасмурное небо плавилось и стекало вниз.

– Только не ножом, – произнес он.

Ивейн

Уоррен стоял на узкой, извилистой дороге из старой брусчатки. Мунсайд начинался в двух местах: в заповеднике на западе, где, по рассказам, Генри Лавстейн встретил Кави, и на кладбище на востоке. В XVII веке строительство города, как правило, начинали с возведения ратуши или церкви. Только не Мунсайд: он вел свое начало с кладбища.

Лысый холм, старая изгородь и могилы: серые и черные. Не самое подходящее место для дружеских встреч.

Уоррен растерянно махнул рукой и тут же спрятал ее в карман. Я поспешила к нему навстречу.

– Ты, откровенно говоря, немного удивил меня…

Он лишь пожал плечами, смазанно улыбнувшись.

– Что ты знаешь о Бароне Субботе?

Я хихикнула и указала рукой на кладбище.

– Здесь есть его могила. Ты и сам знаешь. Барон умер первым. Это он выбирает, кто станет трупом, а кто – нет. Институт призраков не самый могущественный, но важный. Они хранители памяти, ночные сторожи Мун-сайда, как бы связывают…

– Физическое и ирреальное. – Уоррен кивнул. – Даже, точнее, физическое и мистическое. В них легче поверить, чем в демонов или вампиров… ведь призраки – что-то вроде души?

– Призраки – это голая эссенция. Ты можешь принять их за живых, если не знаешь, что они мертвы. Ну, то есть твой дедушка будет для тебя живым, пока не узнаешь, что он мертв. Прикольно, да?

Уоррен с трудом открыл покосившиеся ворота, которые, казалось, вросли в землю.

– Когда Генри Лавстейн прибыл с другими завоевателями в новые земли, ему и Кави нужно было умаслить остальных. Земля была нехоженая, никакого коренного населения. Призраков нет, памяти нет. Поэтому Барон Суббота потребовал души.

– В некоторых источниках это называлось Жатвой. Поэтому я и хотел тебя спросить, да и… Мне нравятся кладбища. Пусть это звучит странно. – Он склонился перед крошечной плитой с чьим-то именем. Это не единственное кладбище в Мунсайде, было еще одно, на пустыре, ровное и гладкое. Могилы там все одинаковые, маленькие и округлые. Ни одного мемориала или памятника. А здесь оно колоритное. – Знаешь, я никогда не сталкивался со смертью. Даже бабушка с дедушкой еще живы. На похоронах не был, даже питомца мертвого не видел. А потом папа. Я так и не понял, что произошло. Не видел трупа, только урну с прахом. Я был маленьким, мама пыталась меня оградить…

– Ты должен быть ей благодарен. – Мой голос прозвучал так тихо, что Уоррен меня не услышал, а может, и не хотел.

– Возможно, поэтому мне и нравятся кладбища. Не из-за тишины и спокойствия…

Я хмыкнула, и Уоррен заметил это. Я молча протянула ему ладонь.

Тогда он услышал то же, что и я: шепот-шелест, тихий, но многослойный. А еще обилие серых пятен, словно пыльных бликов на снимках. Едва заметные силуэты сновали туда-сюда.

Уоррен первый отнял руку.

– И они нас не видят?

– Призраков мало интересуют живые, если только они не знали тебя или кого-то из твоих близких. Но мне здесь лучше не находиться, по правде говоря. Большинство из них знали кого-нибудь из Лавстейнов.

– Жаль, что мой отец не умер в Мунсайде, – произнес он как-то совсем легко и даже шутливо.

Уоррен направился к выходу. Я не чувствовала ужаса или страха, скорее, обычную брезгливость. Призраки мне не особо нравились. Все они были эгоистичными и витали в облаках. Болтали только о своей былой жизни. Кави как-то оставил меня на кладбище под попечительством одного призрака, в итоге целая сотня тарабарщила про разные эпохи. Увлекательным это перестало быть минут через двадцать. Я так разозлилась, что взяла с Кави обещание никогда не оставлять меня с призраками.

– А твои предки здесь?

– Фамильный склеп. Обычное дело. Оно не на кладбище, а на территории особняка. Я была там один раз. Вот это место действительно пугает. Кажется, склеп как склеп. Но когда понимаешь, что для тебя там уже есть отдельная полочка…

Интересно, мое тело, которое я отдам некроманту, будет иметь привычку спать в склепе или нет?

– И Лавстейны никогда не возвращаются. Никаких зомби, призраков, вещих снов и посланий. Ничего. Нить оборвана.

– Точно, пункт договора. – На лице Уоррена появилось что-то вроде сочувствия, он опустил голову, явно обдумывая, что сказать.

– Было бы удобнее, если бы я могла общаться с предками, – рассуждала я. – Правда, все они были по-своему чокнутые. Корнелиус – это, конечно, апогей. Но был еще Дориан Лавстейн, возомнивший себя то ли Байроном, то ли Томасом Муром. Тошнотворные стишочки про вальпургиеву ночь. Было много всяких извращенцев, парочка убийц, диктаторов и фанатиков. Но, знаешь, вся наша порода отличалась меланхоличностью.

– По тебе и не скажешь, – фыркнул Уоррен.

– Свежая кровь. Только отец решился выехать далеко за пределы Мунсайда, до него так никто не делал. Город маленький, мы – оплот аристократии, цари сами для себя, и кровосмешение – обычное дело. И как тут не свихнуться? Всего столетие назад не было ни одного Лавстейна, который бы не испачкал руки в крови.

Я вспомнила фамильное древо, висящее на стене в коридоре, обилие ветвей, пышную крону. Все это пирамидой сошлось на мне… Тяжесть прошлых поколений.