Как это – не судиться, не реагировать?

Разве можно такое позволять?

В конце концов, должна существовать на свете справедливость?!

Но потом ей, уже начавшей вращаться в богемной тусовке столицы, периодически приходилось слышать о судебных процессах с газетами.

Шуму в итоге было много, а толку – ноль. Моральный вред, нанесенный издательством артисту, суды оценивали скудно, то ли игнорируя непомерные запросы селебрити, то ли от зависти к их гонорарам. Многомиллионные иски в итоге сокращались до мизера. Артисты, скрипя зубами, уверяли, что главное – это принцип и что они все-таки призвали акул пера к ответу!

Акулы похихикивали, переводя на счета звезд смехотворные суммы.

Сейчас Марина была готова признать правоту Егора.

В конце концов, денег у нее все равно нет, да и глупо ежемесячно отстегивать Ленке аж по пять тысяч баксов.

В конце концов, не Марина напала на нее…

– Можете рассказывать кому угодно, – презрительно сказала она. – Хоть сейчас. Пожалуйста! Начните с соседей моих. На лестнице выкричитесь. Во дворе! В «Голос Америки» сообщите, мне от этого ни жарко ни холодно.

Тетка Ленки откинулась назад и пробуравила Марину своими паучьими глазами:

– Думаешь, я этого не сделаю? – процедила она.

Марина выдержала ее взгляд, залпом выпила чай и поднялась:

– Думаю, сделаете. Только я ведь и ответить могу. И все расскажу про вашу Леночку и про то, как вы деньги вымогали. Еще и в суд обращусь. Неизвестно, кому больше поверят – восходящей звезде или порноактрисе!

Галина Андреевна помолчала, а потом встала и пошла к дверям, спотыкаясь о разбросанные тапки. Обувшись, она с минуту переводила дыхание, а потом заявила с жалостливым высокомерием:

– Да уж, сразу видно, что вы все одним миром мазаны. Совести нет ни у тебя, ни у Антона. Ничего, погоди, отольются тебе наши слезки!

В темной прихожей это прозвучало как проклятие.

Марина поежилась, а потом решительно дернула дверь на себя.

В конце мая, когда вовсю цвела сирень, из клумб торчали веселенькие плотные тюльпаны на длинных ножках, Марина получила приглашение выступить на нескольких «сборных солянках», причем самая главная из них была на Васильевском спуске, у самого Кремля!

Ашот каким-то чудом выбил ей это выступление, да еще в престижной второй части концерта.

Приглашение Петя Крапивин принес чуть ли не в зубах и долго вилял хвостом, прежде чем она соизволила его простить…

Впрочем, что уж там…

Она простила Петю сразу, поскольку Васильевский спуск – это хоть и не сам Кремлевский дворец, но уже очень и очень близко, авось ее робкая мечта на брак со спикером Госдумы или каким-нибудь завалящим министром не так уж безнадежна!

В Москве гремели выпускные балы, потому отбор на концерт был не таким жестким, как на первые майские праздники.

Жаль, конечно, что не удалось выступить ни первого числа, ни девятого. Эти концерты показывали по всем каналам, а вот покажут ли праздник всей учащейся молодежи – не факт.

Молодежь ходила счастливая, в белых фартучках, рубашечках, бантиках, с красными и синими лентами наперевес – все безнадежно пьяные, громкоголосые. Марина, не так давно сама пребывавшая в статусе выпускницы, чувствовала это будоражащее лихорадочное веселье под неподвижным бездонным небом…

За кулисами огромной сцены тоже царила кутерьма, но отнюдь не веселая, а самая что ни на есть деловитая.

Артисты, режиссеры, помощники режиссеров, администраторы, продюсеры, мальчики и девочки из балета, музыканты сновали туда-сюда, причем по выражению их лиц можно было догадаться, кто уже выступил, а кто еще нет.

Выступающие были сосредоточены и собраны, отстрелявшиеся – расслаблены и спокойны.

Но почти всех, за исключением Марины и еще нескольких новичков, происходившее на сцене волновало мало.

Редкие артисты задерживались за сценой, чтобы посмотреть концерт.

Выступив, артисты успевали перемолвиться парой фраз с коллегами, обменивались дежурными поцелуями и разбегались кто куда.

Май – хлебное время, корпоративов много, и везде надо успеть, а Москва меньше не становилась, из-за проклятущих пробок выезжать следовало загодя…

Болтающие тоже делились на группки – по интересам.

Они шушукались, смеялись, пили минералку и даже что-то жевали, поглядывая в ее сторону довольно равнодушно.

Но самое обидное для Марины было то, что ее практически никто не узнавал, даже администраторы. Ей, прямо как собаке, повесили на шею розовую карточку, на которой было написано ее имя, приклеена фотография, а под ними жирными буквами было выведено: «артистка». На музыкантах карточки были синего цвета. Обслуживающий персонал всех мастей носил на веревочках зеленые.

Мимо, в расшитом блестками пиджаке, продефилировал Алмазов.

На нем карточки не было – Марина посмотрела специально.

Кто же не знает Алмазова?!

Рядом с Алмазовым семенило существо неопределенного пола, с зеленой карточкой на груди. Существо подобострастно заглядывало Теодору в глаза, щебетало, спотыкаясь и путаясь в собственных ногах. Угнаться за двухметровым Алмазовым было трудно, на один его шаг приходилось полтора, а то и два шага нормального человека. Теодор что-то снисходительно отвечал и, судя по интонациям, приседающее перед ним существо ни в грош не ставил.

Заметив, что Марина наблюдает за ним, Алмазов скривился, словно у него внезапно схватило зубы…

Она поспешно отвернулась и стала разглядывать бок сцены, узкую лесенку, колонки и прожекторы, в которых не было ничего интересного.

У лесенки стояли Егор, ненавистный Димка, еще более ненавистная Гайчук и дылда Рокси, ржавшая, как лошадь. Черский на это никак не реагировал, только между бровей прорезалась чуть заметная складка, когда Рокси начинала смеяться. У Егора в руках была плоская блестящая фляжка, которую они пускали по кругу, по очереди отхлебывали, морщились и передавали следующему.

Вот бы и ей сейчас хлебнуть чего-нибудь эдакого…

Может, тогда уйдет эта противная дрожь из коленок?

Стоять просто так, ожидая своего выхода, было скучно.

Разговаривать с Мариной никто не спешил.

Еще несколько минут назад она изображала из себя звезду – усталую, сосредоточенную и немного презирающую простых смертных, поскольку эта роль ей невероятно нравилась.

Но здесь, где еще полтора десятка начинающих что-то вот так же «изображали», это было глупо. Она видела, как молодежь изо всех сил лезет на глаза маститым артистам и продюсерам, подобострастно здоровается и признается в любви и почитании, и все это выглядело невероятно лицемерно.