Я коротко кивнула. Джером поднялся и, повернувшись ко мне спиной, пошел к балкону, толкнув стеклянную дверь, скрылся на террасе. Переборов внутреннее волнение и тревожное предчувствие, я дрожащими пальцами достала из конверта сложенные вдвое листы. Вместо печатного текста мой взгляд прошелся по аккуратному женскому почерку, что сразу вычеркнуло подозрение о том, что письмо было написано Дайаной Моро.

Прочитав заголовок и первый абзац, я с трудом сдержала желание разорвать листок и швырнуть обрывки Джерому в лицо, и послать его далеко и надолго вместе со своей откровенностью, которая на этот раз была неуместной.

Отложив письмо в сторону, я какое-то время сверлила его спину разъяренным взглядом, недоумевая, зачем он мне его вообще дал. Склонившись над перилами, Джером курил, глядя вдаль, на пустынный пляж и бескрайнюю линию горизонта. Его напряженная поза выдавала внутреннее волнение и напряжение. На что он рассчитывает? Зачем? Наверное, чтобы ответить на этот вопрос, мне снова нужно переступить через себя, и я, скрепя сердце, продолжила чтение.

«Здравствуй, Джером.

Хотя в нашем случае больше подойдет слово прощай. Злое, тяжелое, не оставляющее надежды. А я хочу, чтобы у тебя она была. И поэтому говорю «здравствуй». Здравствуй столько, сколько получится. И если ты читаешь, значит, я уже не увижу финала нашей не сложившейся истории. И никакого обещанного тобой рая не будет. Ты много давал обещаний, Джером, и каждый раз верил в них и сдержал бы каждое. Я знаю. Знаю, что ты не лгал мне, и пусть недолго, но мы были счастливы, отчаянно молоды и легкомысленны, мы урвали свой глоток свободы на заре катастрофы, не думая о последствиях, о том, что произойдет после ядерной зимы. Ты имеешь право сомневаться, но я была максимально искренна. Настолько, насколько позволяли обстоятельства.

Наверное, это пятое по счету письмо, не уверена. Каждый раз, когда я готова была передать свое послание Квентину, что-то происходило, и я переписывала. Все время казалось, что я что-то не сказала, забыла, упустила самое главное. Долгое вступление, потом неровными скачками по событиям и в итоге мучительные оправдания. Хорошо, что ты их не прочтешь никогда… То, что ты держишь в руках, последнее, и поэтому самое правильное и откровенное.

Когда-то очень давно Квентин сказал мне, что только мертвецы не врут. И я не буду. Мне только хочется надеяться, что я умерла достойно, не унижалась, не струсила в последний момент. Мы можем бесконечно воображать себя сильными и уверенными, представлять, как с гордо поднятой головой зайдем на эшафот, цепляясь за совершенные преступления, но в истории, реальной истории, описаны совершенно другие случаи. Даже грозные короли на плахе мочились в штаны и умоляли о пощаде.

Не знаю с чего начать. Мы так много слов сказали, но ни одного главного. Что между нами было? Туман из воспоминаний, безумие и помешательство. Влюбленность первая и потому незабываемая, страстная, пронзительная из-за своей незавершенности. Я бы хотела сказать любовь, но, боюсь, что слишком громко и смело получится. Понятия о любви у нас с тобой разные. И каждый по-своему ошибается. Не было у нас шанса, и быть не могло с того момента, как посреди ночи меня разбудил свист автомобильных покрышек, крики и выстрелы, доносящиеся из вашего дома. Именно так все закончилось: и юность, и мечты, и надежды на будущее. Жизнь разбросала нас, отрезала. На противоположные полюса закинула. А я девчонка была, глупая, не понимала еще, как мир устроен, что два слоя всего существует, и нет никакого среднего. Хозяева жизни и те, кто их обслуживает. И как не бейся, не сломать систему, которая веками строилась. Мне бы осознать еще в самом начале, что сопротивление бессмысленно, но никак не предполагала, что мы с тобой по разные стороны окажемся. Но не думай, я не оправдываюсь и на жалость давить не собираюсь. Поздно уже и бессмысленно.

О себе надо рассказать, но это самое сложное. Ты уже что-то знаешь, о чем-то догадываешься, свою версию Зак разболтал, но только я правду знаю.

Родилась в Чикаго, там же выросла. О детстве писать не хочу. Пустое оно было, безрадостное. Я вообще до тебя не жила. Трепыхалась, как муха в паутине. Ни ласки, ни любви от матери не видела, мешала ей, раздражала своим присутствием. Я и не знала, что у кого-то по-другому бывает. А ты так на меня смотрел, что дух захватывало, внутри все замирало, таяло, возрождалось для чего-то нового, необычного. Мы еще и парой слов с тобой не обмолвились, а я чего только себе не придумала. Иллюзии закончились с появлением Зака Моргана. Меня передали ему на бессрочное пользование, как игрушку.

Больно было, словно сердце из груди вынули. От него я другим человеком вернулась, на мать смотреть не могла. Да она и не настаивала. Может, вину свою чувствовала и поэтому не трогала.

Однажды мы с ней крупно повздорили, когда мама мне заявила, что Зак опять игрушку к себе затребовал. Я в слезы, на коленях ползала, за руки хватала, истерику устроила, покончить с собой грозилась, жалость вымаливала. Идиотка наивная. Она меня по щекам отхлестала и с лестницы спустила.

Я убежала и на тебя наткнулась. В глаза твои посмотрела и как в омут прыгнула. И пропала, закружилась, выдохнула. Человеком себя почувствовав, девушкой любимой, особенной. И словно не было ни Зака, ни предательства матери, ни грязи всей этой. Только о тебе днем и ночью думала. С ума сошла от любви, от счастья, парила, как птица, на свободу вырвавшись. Ничего с тобой не боялась. Вечность готова была за руку по паркам бродить, молчать или болтать о всякой всячине. Но реальность быстро крылья подрезала. И месяца не прошло, как меня снова силком к Заку отправили. Волоком в его дом тащили. Ему плевать, только скалился. Любимое развлечение прибыло. Пользовался сколько хотел, а в промежутках заботился, как о ценном приобретении, лоск наводил, подарки дарил, выгуливал. Впечатление произвести пытался, соблазнить, приручить, купить, а когда не подействовало, и стараться перестал. Зачем себя утруждать, если у зверушки нет выбора, кроме как ублажать хозяина.

Вот так и жила я в двух параллельных реальностях. В одной шлюха для Зака Моргана, в другой — девчонка в тебя влюблённая. Страшнее всего было,