О с в а л ь д. Сейчас уже далеко за полночь, мама?

Г о с п о ж а А л в и н г. Уже, считай, утро. (Смотрит на зимний садик.) На вершинах светлеет потихоньку. И погода будет ясная, Освальд. Еще немного, и солнце увидишь.

О с в а л ь д. Жду с радостью. Да, немало найдется, чему порадоваться и ради чего жить.

Г о с п о ж а А л в и н г. Так и думала!

О с в а л ь д. Хоть я и не могу работать, но…

Г о с п о ж а А л в и н г. Работать ты тоже начнешь, мальчик мой, дай время. Теперь, когда ты избавился от тяжелых мыслей, что ели тебя поедом…

О с в а л ь д. Да, очень хорошо, что ты освободила меня от этих мифов. И теперь мне осталось справиться только с одним… (Садится на диван.) Мама, нам надо поговорить.

Г о с п о ж а А л в и н г. Конечно, давай. (Подвигает стул к дивану, садится рядом с Освальдом.)

О с в а л ь д. А там и солнце взойдет. И ты уже будешь все знать. А я распрощаюсь с этим страхом.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что я буду знать?

О с в а л ь д (не слушая ее). Мама, ты ведь говорила сегодня вечером, что нет в мире такого, чего бы ты не сделала для меня?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, я правда так сказала.

О с в а л ь д. И продолжаешь так думать?

Г о с п о ж а А л в и н г. Можешь на это рассчитывать, мальчик мой любимый, единственный мой. Я живу только ради тебя, больше ни для чего.

О с в а л ь д. Да, да, тогда послушай меня, пожалуйста. Мама, ты очень сильная духом, очень, я знаю. Ты сиди спокойно, когда я тебе все скажу.

Г о с п о ж а А л в и н г. Что же такое ужасное…

О с в а л ь д. И не кричи в голос. Слышишь меня? Обещаешь? Мы будем сидеть и спокойно говорить. Обещаешь, мама?

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, обещаю, да. Говори же!

О с в а л ь д. Знаешь, вся эта моя усталость… и что я работать не могу… это не сама болезнь.

Г о с п о ж а А л в и н г. А сама болезнь?

О с в а л ь д. Сама болезнь, которую я получил по наследству, она… (Приставляет указательный палец ко лбу и говорит чуть слышно.) Она сидит вот тут, внутри.

Г о с п о ж а А л в и н г (почти беззвучно). Нет, Освальд! Нет!

О с в а л ь д. Не кричи. Я не выдержу. Да, она сидит тут. В засаде. И может напасть когда угодно.

Г о с п о ж а А л в и н г. Страх какой!

О с в а л ь д. Спокойно. Таковы мои дела.

Г о с п о ж а А л в и н г (вскочив на ноги). Это неправда, Освальд! Не может быть! Невозможно!

О с в а л ь д. Один приступ у меня уже был, там, в Париже. Он быстро прошел. Но теперь я знаю, что меня ждет, и на меня напал дикий, неотвязный страх. Поэтому я сразу же уехал к тебе, сюда.

Г о с п о ж а А л в и н г. Так это от страха!..

О с в а л ь д. Да, потому что перспективы мои, видишь ли, омерзительны. Это не обычная смертельная болезнь… Самой смерти я не так боюсь, хоть и хотел бы, конечно, пожить, сколько сумею.

Г о с п о ж а А л в и н г. Да, да, Освальд, ты должен!

О с в а л ь д. Но снова превратиться в беспомощного младенца… чтобы тебя кормили… чтобы… О, как это отвратно, как мерзко! Нет слов!

Г о с п о ж а А л в и н г. У ребенка есть мать, она будет за ним ухаживать.

О с в а л ь д (резко вскочив). Нет, ни за что, не хочу! Я не могу даже думать о том, что, возможно, пролежу так много лет… состарюсь, поседею… А ты, наверно, тем временем умрешь и оставишь меня. (Садится на стул госпожи Алвинг.) Потому что доктор сказал, что я, быть может, умру небыстро. Он назвал это размягчением мозга. (Мрачно усмехается.) Очень красиво звучит, по-моему. Сразу представляется бархат вишневого цвета, приятный на ощупь, когда проводишь рукой…

Г о с п о ж а А л в и н г (кричит). Освальд!

Освальд вскакивает и снова принимается ходить по комнате.

О с в а л ь д. А теперь ты отняла у меня Регину! Если б только она у меня была! Она бы наверно мне помогла.

Г о с п о ж а А л в и н г (подойдя к нему). Что ты хочешь сказать, любимый мой? В чем я тебе не помощник?

О с в а л ь д. Когда я пришел в себя после того припадка, доктор сказал, что когда припадок повторится – а он повторится непременно, – никакой надежды не останется.

Г о с п о ж а А л в и н г. У него настолько нет сердца, что он…

О с в а л ь д. Я заставил его все рассказать. Сказал, что мне надо будет принять решения… (Хитро улыбается.) И я их принял. (Вытаскивает коробочку из внутреннего кармана.) Видишь?

Г о с п о ж а А л в и н г. Что это?

О с в а л ь д. Морфий.

Г о с п о ж а А л в и н г (с ужасом глядя на него). Освальд… мальчик мой…

О с в а л ь д. Я скопил двенадцать порошков.

Г о с п о ж а А л в и н г (пытаясь выхватить коробочку). Отдай мне коробку, Освальд.

О с в а л ь д. Пока рано. (Прячет коробочку обратно в карман.)

Г о с п о ж а А л в и н г. Этого я не переживу!

О с в а л ь д. Придется пережить. Будь у меня Регина, я бы рассказал ей, как обстоят дела, и попросил выручить меня в последний раз. Она бы мне помогла, я уверен.

Г о с п о ж а А л в и н г. Никогда!

О с в а л ь д. Когда со мной случилось бы непоправимое, и она увидела бы, как я лежу – беспомощный, точно младенец, жалкий, погибший, неизлечимый… без всякой надежды на улучшение…

Г о с п о ж а А л в и н г. Регина никогда бы этого не сделала!

О с в а л ь д. Регина бы это сделала. Она так прелестно легкомысленна. И ей бы быстро надоело ухаживать за таким больным, как я.

Г о с п о ж а А л в и н г. Так слава Богу, что теперь ее здесь нет!

О с в а л ь д. Да, но теперь, мама, тебе самой придется меня выручить.

Г о с п о ж а А л в и н г (вскрикивает). Мне?!

О с в а л ь д. Кого это касается больше, чем тебя?

Г о с п о ж а А л в и н г. Мне? Твоей матери?

О с в а л ь д. Как раз поэтому.

Г о с п о ж а А л в и н г. Мне, которая дала тебе жизнь?

О с в а л ь д. Я не просил тебя давать мне жизнь. И что за жизнь ты мне дала? Я ее не хочу. Возьми ее обратно.

Г о с п о ж а А л в и н г. Спасите! Помогите! (Выбегает в прихожую.)

О с в а л ь д (идет следом). Не уходи от меня. Куда ты?

Г о с п о ж а А л в и н г (в прихожей). За врачом для тебя. Выпусти меня.

О с в а л ь д (там же). Ты никуда не пойдешь. И сюда никто не войдет.