себе арабское имя. Признаюсь, и мне неприятно вспоминать ошибки юности — в этом мы с вами единодушны.

— Смотря, что считать ошибками. Вы имеете в виду переход в ислам?

— Наоборот, ошибкой было жить вне ислама. Но не об этом речь. Я хочу попросить вас об одолжении.

— О каком же?

— Я пишу книгу о людях разных вероисповеданий, разных мировоззрений. О людях, переживших душевный перелом, который изменил всю их дальнейшую судьбу. Скажем, как я.

— И вы думаете, что я отношусь к таким людям?

— А разве это не так?

— Ну, допустим. И о каком одолжении идет речь?

— Я просил бы вас, герр Домет, встретиться со мной еще раз.

— Позвольте спросить зачем.

— Хочу взять у вас интервью.

— Я не заинтересован в рекламе.

— А ее и не будет. Я просто использую ваши ответы для реплик моих героев. Разумеется, не упоминая вас. В этом можете не сомневаться. Давайте встретимся.

— Хорошо.

— А где?

— В ресторане «Каравелла». Тихо, уютно и хорошо кормят. Вы знаете, где это?

— Знаю. Рядом с Академией геополитики. Когда?

— Завтра в девять вечера, если вам удобно.

— Благодарю вас, герр Домет.

— Не стоит благодарности.

Мухаммед Рашид был предусмотрителен: когда без четверти девять Домет пришел в «Каравеллу», он уже сидел за столиком.

В отличие от Ассад-бея Рашид не пил ничего, кроме воды. Он внимательно слушал Домета и лишь изредка задавал вопросы.

— Чем же вам понравились евреи, герр Домет?

— Мне понравились не евреи, а их идея возвращения на историческую родину. И еще больше понравилось, что они хотят возродить ее из пепла. Вот что легло в основу и моего «Трумпельдора», и моего романа «Огненный столп».

— К сожалению, не читал.

— Разумеется. Он не опубликован.

— Если я правильно понимаю, увлечение этой идеей и есть ваша ошибка молодости?

— Вы совершенно правы.

— Что же плохого вы нашли в этой идее?

— В ней-то нет ровно ничего плохого. Мечта вернуться на свою землю и возродить ее заслуживает только уважения. Более того, я восхищался тем, что евреи осуществляют свою мечту. Но вот тут и зарыта собака. Одно дело — мечта, другое — действительность. Евреи вернулись не на пустовавшую землю. Их земля давным-давно заселена. А двух хозяев в одном доме не бывает. Во всяком случае, добром это не кончается. Мне это стало очевидно после арабского восстания. Было у меня и еще одно заблуждение. Я думал, что евреи принесут на Ближний Восток Европу и Палестина из провинции превратится в развитое государство. Европу-то они принесли, но вместе со всеми ее язвами: политические интриги, левые партии, неразрешимые конфликты, власть капитала. Палестина превращается из провинции в европейское государство, разъедаемое этими язвами.

— Вы что, Ленина читали?

— Нет. А что, он тоже об этом писал?

— У него есть работа «Детская болезнь левизны». Звучит очень своевременно в сегодняшнем мире. Я необычайно рад, что мы с вами думаем одинаково, как и тому, что вы помогли мне намного глубже понять людей, о которых я пишу.

— А чем занимаются ваши герои?

— Они в основном гуманитарии, люди искусства, книжники, те, кто ищет смысл жизни и находит его, например, в религии.

— Как вы?

— Как я.

— Мне очень хотелось бы узнать, почему из всех существующих религий вы выбрали ислам. Но, если не хотите, не отвечайте.

— Я, конечно, отвечу. Родился я в Галиции, в семье потомственных раввинов. Меня тоже прочили в раввины, Ветхий завет я знаю почти наизусть. Кстати, древнееврейский язык очень помог мне при изучении арабского.

— Вы говорите по-арабски? — Домет не удержался, чтобы не спросить по-арабски.

— Не только говорю, но и читаю, и пишу, — спокойно ответил по-арабски Мухаммед Рашид. — Продолжим беседу на немецком, или вы хотите перейти на арабский?

— Если бы мы были на Востоке, я выбрал бы арабский, но мы сидим в берлинском ресторане, не стоит выделяться.

— Согласен. Вы спросили, почему я выбрал ислам. Попробую объяснить. К восемнадцати годам я отошел от иудаизма. Не хотел больше жить под гнетом еврейских догм. Я хотел понять себя. И ушел из дому. Тут и начались мои мучения: я нигде не чувствовал себя своим. Мне до боли хотелось обрести чувство принадлежности. И не важно, к кому или к чему. Главное — принадлежать. Потом подумал и решил, что лучше всего принадлежать к свободному миру. Я жил и в Вене, и в Берлине, учился в университете, дружил с богемой, просиживал целыми днями в разных кафе, где споры велись о психоанализе, о вульгарном марксизме и о том, сводится ли суть бытия к физиологии. Там никто ни во что не верил, разве что в противоестественную, а потому и неосуществимую идею всеобщего равенства.

— А вера в Бога?

— Ее я обрел в Иерусалиме. На базаре в Старом городе.

— Мое любимое место.

— Мое тоже. Бог явился мне в облике дряхлого араба, который сидел на углу…

— …перед поворотом к Армянскому кварталу? — вздрогнул Домет.

— Вы тоже его видели?

— Да,

— Он не шевелился, никого не замечал. Он всматривался в себя: искал Бога в себе. В этом старике был заключен целый мир. Мир, открытый всем. И тогда на меня снизошло озарение: царь Давид, как и праотец Авраам, были ближе к арабским корням, чем их потомки — мои современники. Я кожей ощутил, что нашел то, что так долго искал: мои корни, мою религию, самого себя и моего Бога. Нет Бога, кроме Аллаха…

— …и Магомет — его пророк, — закончил Домет.

— А я-то, грешным делом, подумал, что вы больше европеец, чем мусульманин.

— Я христианин, а не мусульманин. Я только преподавал в мусульманской школе, — сказал Домет и знаком велел кельнеру принести счет.

«Еще одна белая ворона». Домет попрощался и вышел.

8

У Лины никто не отвечал. Домет звонил ей с работы несколько раз.

«Куда она могла подеваться? Пошла гулять? Так крепко спит, что не слышит звонка?»

Из Министерства культуры ему прислали два пригласительных билета в театр на новый спектакль. До начала оставалось три часа.

— Работаете, Домет? — раздался голос майора Гробы.

— Так точно, герр майор, — Домет по привычке вскочил со стула.

— Похвально, похвально. Да вы садитесь. Я вами доволен. Докладную записку вы составили очень правильно. Нашему начальству особенно понравилась мысль о необходимости поддерживать арабское национальное движение в Палестине: его можно направить не только против евреев, но и против англичан. А как вы устроились?

— Спасибо, герр майор. Прекрасно. Благодаря вам.

— Я подал представление, чтобы вам повысили жалованье на тридцать марок.

— Премного благодарен, герр майор. Не сочтите за