казалось, они помогут нам вернуться к былому величию, но я ошибся. И дело не столько в том, что евреи меня обманули, сколько в том, что чужими руками хорошо жар загребать».

Козырев попросил слова, и Рита устремила на него сияющий взгляд.

— Для меня мерило хорошей книги — желание быть ее автором. И сейчас я испытал такое желание. Хотя у писателей не принято хвалить друг друга, примите мои поздравления, Ассад-бей. Если бы вы не читали нам по-немецки, я сказал бы, что это — настоящая русская проза, не испорченная всякими выкрутасами. Скорее издавайте книгу!

Польщенный, Ассад-бей приложил руку ко лбу, к губам, к груди и поклонился Козыреву.

Давид Флегер начал на все лады расхваливать детали.

— Это просто поразительно, что Ассад-бей знает даже то, как евнухи в гареме обращаются с женщинами, как делают сыр в горной деревне, какая вода в тамошнем источнике и как выглядят тифлисские бани. Я в этих банях был и должен сказать, что просто поражен точностью описания. В гареме я, правда, не был, но… — Флегер переждал смех, — но не сомневаюсь, что Ассад-бей нарисовал точную картину. Однако, господа, хочу обратить ваше внимание совсем на другое. Автор сказал, что Восток агонизирует, а в романе это не чувствуется. Наоборот, его Восток молод, не испорчен нашей европейской гнильцой, и это наполняет роман неотразимым обаянием.

Вслед за Флегером выступил один из немцев, написавший докторскую диссертацию «Значение пейзажа в позднем творчестве Тургенева»:

— Я восхищен, господа! Герр Ассад-бей пишет так, как будто немецкий — его родной язык.

— Азиз, — обратилась к Домету Рита, — а вы не хотите сказать несколько слов? Ведь Восток — ваш дом.

Домет увидел, как Лина насторожилась и повернулась к нему. Всем своим видом она говорила: «Ну, вам же нравится. Ну, скажите, что нравится».

— Я испытываю двойственное чувство, — начал Домет. — В этой интереснейшей книге в самом деле много Востока. Может быть, даже слишком много. Такое впечатление, что автор хочет рассказать все, что он знает о жизни на Востоке, а это уже попахивает этнографией.

Ассад-бей поежился. Лина сердито поджала губы и отвернулась, но Домет не мог остановиться:

— А главное — автор сделал отрицательным героем армянина. Это коробит, когда вспоминаешь, что турки сделали с армянами. И еще…

— Во-первых, — резко перебил Домета Ассад-бей, — хорошо бы обойтись без политики. Но уж если вы ее коснулись, вам следовало бы знать, что армяне собирались перебить всех турок и те просто их опередили. Во-вторых, позвольте спросить, кого вы хотели бы видеть в роли злодея? Араба? Русского? Немца? Еврея?

В комнате стало тихо. Лина смотрела в пол. Напряжение разрядил Фридберг.

— А кстати, почему у вас среди героев нет ни одного еврея? — спросил он. — Насколько я знаю, в Баку их — пруд пруди.

— Я хочу внести уточнение, — вмешался Головинкер. — В романе господина Ассад-бея евреи есть, и даже дважды: один раз они сошли с трапа в Баку, а второй раз над ними смеется Нино.

«Сумеречники» захохотали.

— Я тоже хочу кое-что сказать в связи с замечанием господина Фридберга, — раздался низкий голос немецкого доцента — специалиста по Достоевскому. — Не понимаю, зачем искать в романе евреев. Почему они там обязательно должны быть? Они что, пуп земли? Их всюду не любят, и это не секрет. Достаточно обратиться к великой русской литературе — скажем, к Достоевскому, Гоголю. Позволю себе спросить герра Домета, у него в Палестине арабы евреев любят?

Все повернулись к Домету.

— Нет, — ответил он.

— Вот видите, — обрадовался доцент. — Если писатели будут решать еврейский вопрос так же, как в Германии, это только пойдет на пользу мировой литературе.

Наступила гробовая тишина.

— Господа, — первой пришла в себя Рита, — вернемся к обсуждению книги.

— А разве мы не о ней говорим? — сказал с места Голданский. — Я не согласен с господином Дометом. Я, правда, на Востоке не был, но никакая это не этнография, а замечательный роман.

— Вы искажаете мое выступление, — парировал Домет, косясь в сторону Лины, но ее спина не выражала ничего хорошего. — Я сказал, что это — интересная книга и готов повторить. А этнография — не оскорбление. Ассад-бей досконально знает предмет. Просто по отрывкам трудно судить о книге в целом. Вполне может быть, что я поторопился.

Лина повернулась к Домету и наградила улыбкой раскаявшегося грешника.

6

На следующий день Домет набрал Линин номер, приготовившись извиняться за свое выступление, но услышал:

— Боже, Азиз, как хорошо, что вы позвонили. Приезжайте скорей, а не то я наложу на себя руки.

— Что случилось? Лина, вы плачете?

— Азиз, дорогой, приезжайте скорее. Я одна. Мне плохо.

Домет бросился из дому, по дороге купил бутылку водки, букет фиалок и помчался к Лине.

Дом обшарпанный, в подъезде чем-то воняет да еще в лифте вместо кнопки нужного ему четвертого этажа торчит спичка.

Лина встретила его в поношенном домашнем платье, с опухшими от слез глазами. Извинившись, она ушла в ванную.

Комната напоминала ту, что Лина снимала в Тель-Авиве. Похожая кровать с шарами, которую он столько раз вспоминал. За ней — буфет, шкафчик, две полки с книгами. Правда, вещи теперь висят не за занавеской, а в платяном шкафу. Наверно, хозяйский. На столике у окна — подержанная пишущая машинка, рядом — два ободранных стула, на одном из них — папка для бумаг, в углу — некое подобие кухни: примус, тарелки, кастрюля.

— Вот мои апартаменты, — сказала Лина, выйдя из ванной уже с подкрашенными губами и в другом платье.

— Это вам, — Домет протянул Лине фиалки.

— Как мило, — Лина чмокнула Домета в щеку и понюхала фиалки. — Пахнут Россией.

— Я еще и водку принес, — сказал Домет.

— Ах, так не только я, вы тоже читаете мысли. Ужасно хочется выпить. Снимите машинку со столика, она тяжелая.

Домет снял машинку, и Лина поставила бутылку, два стакана и нарезанный хлеб.

— Вы уж извините, Азиз, деньги кончились. Давно заказов не было.

— Каких заказов?

— На перепечатку. Я ведь перепечаткой зарабатываю на жизнь.

— А что, разве Ассад-бей вам не помогает?

Лина заплакала.

— Простите меня, — Домет нежно погладил ее по волосам. — Может, вам лучше выпить?

Лина налила себе полстакана водки и выпила. Потом взяла ломтик хлеба, понюхала и положила на тарелку. — А вы почему не пьете, Азиз?

— Не обижайтесь, я так рано не могу пить.

— А мы, русские, в любое время — пожалуйста.

Лина налила себе еще водки.

— Да скажите же, что случилось.

— Он опять уехал.

— Куда?

— В Вену. К своей баронессе. — Лина выпила. —