некоторых зданиях, как из высоких труб толстыми клубами поднимается дым. Глаза бы мои на все это не глядели.

Я хочу пересказать одну историю, ею со мной поделился в прошлом году отец, когда я прилетал к нему в Сакраменто. Историю о событиях, случившихся за два года до того, как они с моей матерью развелись.

Я торгую книгами. Представляю широко известную фирму. Мы выпускаем учебники, и штаб-квартира у нас в Чикаго. Я работаю на территории Иллинойса, захватываю часть Айовы и Висконсина. Тогда я участвовал в конференции Западной книгоиздательской ассоциации, ну и мне пришло в голову съездить на несколько часов навестить отца. Я ведь не видел его со времени развода. Поэтому я достал из бумажника его адрес и отбил ему телеграмму. На следующее утро отправил багаж в Чикаго и сел на самолет до Сакраменто.

Мне потребовалась минута, чтобы его заметить. Он стоял со всеми остальными – то есть у ворот, – весь седой, в очках, в коричневых брюках с несминаемыми стрелками.

– Здравствуй, папа, – сказал я.

Он ответил:

– Лес.

Мы пожали друг другу руки и пошли к терминалу.

– Как Мэри, как дети? – сказал он.

– Все в порядке, – сказал я, и это была неправда.

Он открыл белый кулек с конфетами. Сказал:

– Я тут маленький гостинчик прикупил; может быть, отвезешь. Тут немного. Чуть-чуть ириса с миндалем для Мэри и мармелад для ребятишек.

– Спасибо, – сказал я.

– Не забудь, когда поедешь, – сказал он.

Мы отступили, пропуская каких-то монахинь, бежавших на регистрацию.

– Кофе или выпьем что-нибудь? – сказал я.

– Как ты хочешь, – сказал он. – Но у меня машины нет, – сказал он.

Мы нашли бар, взяли выпить, закурили.

– Вот так вот, – сказал я.

– Да уж, – сказал он.

Я пожал плечами и сказал:

– Да.

Я откинулся на спинку и глубоко вдохнул, втягивая дух печали, будто витавший над его головой.

Он сказал:

– Я так думаю, в Чикаго аэропорт раза в четыре побольше этого.

– Еще больше, – сказал я.

– Так и думал, что большой, – сказал он.

– Давно ты носишь очки? – сказал я.

– Порядком, – сказал он.

Он отпил большой глоток и перешел к делу.

– Хоть умри из-за всего этого, – сказал он. Его массивные руки лежали на стойке по бокам стакана. – Ты образованный человек, Лес. Ты и рассуди.

Я наклонил пепельницу на ребро, чтобы прочитать надпись на донце: «КЛУБ ХАРРЫ / РИНО И ОЗЕРО ТАХО / ВЫ ОТЛИЧНО ПРОВЕДЕТЕ ВРЕМЯ».

– Эта женщина работала в «Стэнли продактс». Сама небольшенькая, ручки и ножки маленькие, волосы черные как смоль. Не первая красавица на свете. Но что-то в ней подкупало. Ей было тридцать, с детьми. Но она была приличная, что бы там ни случилось потом. Твоя мать всегда у нее брала что-нибудь: веник, швабру, какую-то начинку для пирогов. Ты знаешь мать. И вот суббота, я сижу дома. Твоя мать куда-то ушла. Не знаю куда. Она же не работала. Я был в большой комнате, читал газету, кофе пил, и тут стучат в дверь, пришла эта женщина миниатюрная. Салли Уэйн. Сказала, что принесла кое-что для миссис Палмер. «Я мистер Палмер, – говорю. – Миссис Палмер дома, – говорю, – нету». Заходите, мол, я расплачусь за товары. А она не знает, заходить – не заходить. Стоит в дверях и бумажный кулечек держит – и чек к нему.

«Дайте, я это возьму, – говорю. – Вы бы зашли, посидели, пока я деньги поищу».

«Да ничего, – говорит. – Будете должны. Многие так делают. Ничего страшного». Улыбается мне, мол, ничего страшного, понимаешь.

«Нет-нет, – говорю, – у меня есть. Я уж лучше сейчас заплачу. Что вам лишний раз ходить туда-сюда, да и мне не хочется должаться. Заходите», – говорю, и дверь открыл. Невежливо ее на пороге-то держать.

Он кашлянул и взял у меня одну сигарету. Где-то в баре засмеялась женщина, я поглядел на нее и снова прочел надпись на пепельнице.

– Она заходит, я ей говорю: «Обождите минуточку» – и пошел в спальню за бумажником. На тумбочке поискал – нету. Нашел какую-то мелочь, спички и расческу свою – бумажника нету. Мать твоя, понимаешь, прибралась с утра. В общем, иду в гостиную и говорю: «Сейчас-сейчас, найду деньги».

«Да вы не беспокойтесь, пожалуйста», – говорит.

«Какое беспокойство, – отвечаю. – Все равно бумажник искать придется. Чувствуйте себя как дома».

«О, мне нормально», – говорит.

«Слушайте, – говорю, – вы слышали про этих налетчиков на Востоке? Я тут как раз про это читал».

«Я видела вчера вечером по телевизору», – отвечает.

«Ушли, и концов не найти», – говорю.

«Гладко сработали», – говорит она.

«Идеальное преступление», – отвечаю.

«Не каждому бы такое сошло с рук», – говорит.

Про что дальше говорить, я не знал. Так и стояли, смотрели друг на друга. Ну, я вышел на веранду, залез в корзину с грязным бельем, подумал, что твоя мать мои штаны могла туда засунуть. Нашел свой бумажник в заднем кармане. Вернулся в комнату и спросил, сколько я должен.

Три, что ли, или четыре доллара я ей заплатил. Потом, не знаю с чего, спросил, что бы она сделала с теми деньгами, что налетчики украли.

Она засмеялась, и я ее зубки увидел.

Не знаю, что тут на меня нашло, Лес. Пятьдесят пять лет. Дети взрослые. Соображать же надо. Женщина меня вдвое младше, ребятишки в школу бегают. Она и в «Стэнли» работала, только пока у них уроки, чтобы дома не киснуть. Ей работать-то не надо было. Им на жизнь хватало. Муж у нее, Ларри, шофером работал в «Консолидейтед фрейт». Деньги хорошие зашибал. Дальнобойщик, сам понимаешь.

Он замолчал, вытер лицо.

– Всякий может ошибиться, – сказал я.

Он покачал головой:

– У нее было двое мальчиков, Хэнк и Фредди, погодки. Она мне карточки показывала. В общем, я ей про деньги когда сказал, она засмеялась; говорит, наверное, бросила бы работать в «Стэнли», переехала бы в Даго и дом бы купила. Сказала, что у нее родственники в Даго.

Я закурил еще одну сигарету. Поглядел на часы. Бармен поднял брови, я поднял стакан.

– В общем, сидит она на диване и спрашивает, нет ли у меня сигарет. Свои, говорит, забыла в другой сумочке и не курила, как из дому вышла. Говорит, терпеть не может покупать в автомате, когда дома целый блок. Я ей дал сигарету, подержал спичку. Лес, а у самого-то пальцы дрожат.

Он остановился и с минуту разглядывал бутылки. Женщина, которая раньше смеялась, держала под руки двух мужчин, сидевших по бокам от нее.

– Потом как-то смутно все. Помню, спросил ее, как она насчет кофе. Только что свежего заварил, говорю. Она говорит, мол, ей уже пора. Разве что, сказала, одну чашечку. Я пошел на кухню, подождал, пока кофе разогреется. Я тебе скажу, Лес, Богом клянусь, я от твоей матери ни разу не гулял, пока мы были женаты. Ни разу. Были времена, когда так и подмывало – да и возможности имелись. Я тебе скажу, ты свою мать так,