кирха? Удастся ли мне когда-либо еще побывать в ней? Ну ладно, лучше не растравлять себе душу воспоминаниями, все равно ведь ничего от этого не изменится.

В воскресенье поездка в баню прошла благополучно. Правда, вода при мытье была едва теплой, так что все только замерзли. Обратный путь, чтобы окончательно не закоченеть, шли пешком, рядом с повозкой. Оказывается, баня эта расположена в военном городке. Кругом опять шныряли немецкие солдаты, но на сей раз никто из них внутрь не заходил и фотоаппаратами не щелкал. Я очень надеялась, что увижу наконец Зою Евстигнееву, но уже вечером поняла, что зря высматривала ее повсюду: в тот день пришло от нее письмо, где она сообщает, что их возили в баню в прошлое воскресенье и что она тоже безуспешно пыталась разыскать меня.

Но зато встретили много знакомых из окрестных хуторов и поместий, в том числе Нину и Ольгу от Насса. К сожалению, ничего нового на интересующие нас темы узнать не удалось. Девчонки очень звали опять меня прийти как-нибудь к ним, в свою очередь, и сами обещали заглянуть к нам.

А вечером пришли от Бангера Михаил и Клава с Ниной, от нечего делать стали играть в карты. Клава затянула вполголоса «Катюшу», мы все подхватили. А потом разошлись и перепели почти все известные нам песни. Пели, шутили, а меня… Меня опять охватили мучительные воспоминания. Вспомнилось, как группа ребят из нашего класса возвращалась из Красного Села на поезде домой. Мартовский день был удивительно солнечный, яркий. И настроение у всех было подобно этому дню – радостное, взволнованное. Еще бы! Ведь только полчаса назад нас приняли в комсомол, каждый стал носить гордое звание комсомольца.

Мы столпились на площадке, и вдруг кто-то из девчонок запел «Катюшу». Остальные дружно подхватили. Тут же из вагона высыпала группа красноармейцев. Узнав о нашей радости и поздравив нас, они тоже присоединились к нам. Кто-то из пассажиров распахнул дверь пошире, и вскоре уже весь вагон пел в едином порыве с нами. Люди улыбались, приветственно махали нам руками, а мы, закончив песню, начинали ее снова и снова.

«Катюша, Катюша…» Дорогие, друзья мои, где все вы сейчас? Ведь и вы, наверное, не забыли тот день, ту нашу общую, большую радость. Неужели вы все на той, на нашей стороне, и только мне одной досталась эта горькая, презренная и постылая доля раба?

23 декабря

19:30

Отставила в сторону свое шитье (мастерю из старого платья кофту) и решила записать сегодняшние новости и впечатления. А то теперь наш тихо-психо-тронутый господин издал новый приказ – чтобы свет горел только до половины десятого и ни на минуту дольше. Грозил в случае неповиновения вывернуть пробки.

Скандал произошел еще два дня назад. Поздно вечером я отправилась – пардон! – в «кабинет задумчивости» (так называет это «заведение» Нинка), что расположен на задворках дома, и вдруг услышала в темноте торопливые, чавкающие шаги и чье-то глухое бормотанье. Мне показалось, что кто-то лезет из огорода ко мне, в «гальюн», и прямо-таки вся оцепенела от страха. Но оказалось, что это летел из своего дома, не разбирая дороги, Шмидт. Через секунду раздался громкий стук в окно и знакомый вопль: «Шляфен! Зофорт шляфен! Шон ельф ур!» («Сейчас же спать! Уже одиннадцать часов!).

Наоравшись, Шмидт таким же манером удалился, что-то сердито бурча себе под нос. Подождав, пока затихнут его шаги, я опрометью бросилась в дом. Поругали все дружно этого психа, но свет все же пришлось погасить. Да, плохо мне теперь придется со своими вечерними «бдениями» – неужели надо ограничить себя даже в разговорах с тобою, мой дневник?

Но все же думаю, что обойдусь: стану плотнее занавешивать окно в кухне – не полезет же, в самом деле, Шмидт по снегу на задворки, чтобы проверить, горит или не горит там свет!

Вообще, скандалы за последнее время все чаще и чаще. Сегодня опять проштрафился Миша – уж не знаю, что на него нашло, только он взял да и откромсал ножницами хвосты у обеих лошадей – у Дашки и Лизки. Завершив эту операцию, крикнул из конюшни нам с Симой (мы с ней готовили резку для скота): «Эй, идите-ка сюда! Полюбуйтесь на них – какие красотки стали!»

Мы пошли, но, честно говоря, не сумели разделить Мишкиного восторга: обе лошади чем-то неуловимо стали походить на молодящихся кокетливых престарелых дамочек в коротких юбчонках.

– Зачем ты это сделал? – недоуменно поинтересовалась я у Миши.

Сима не дала ему ответить, спросила с испугом:

– А Шмидт знает об этом? Ведь он с ума сойдет, если ты самовольно.

– Плевать я, ту, май-то, хотел на него! – беспечно сказал Мишка, но в голосе его прозвучала тревога. – А что, разве хуже стало? Должен же он, май-то, понять, что зимой длинные хвосты лошадям ни к чему – только путаются да грязнятся. А к лету, когда оводы и мухи начнут донимать, они уже отрастут.

Но, как мы и опасались, Шмидт не пожелал признать разумные Мишины доводы. Ох и взбеленился же он, когда вскоре после нас заглянул в конюшню! Схватив в руки первое, что попалось ему на глаза – лопату, – принялся гоняться за Мишкой по проходу. Наверное, Мише пришлось бы плохо, если бы он не догадался заскочить в стойло к Лизке.

Лошадь, не привыкшая к ору и к хамскому обращению, тотчас же заволновалась, заржала, взмахивая короткой метелкой хвоста, принялась гарцевать и взбрыкивать задними ногами. И Шмидт отступил.

В обед, когда мы шли домой, он уже слегка поостыл и только яростно погрозил с крыльца Мише кулаком, да долго еще орал вслед свое обычное: «Лербасы, тупые головы, ленивые собаки!»

Злобствует и лютует он, наверное, еще и оттого, что и их, немецких бауеров, стали теперь чувствительно прижимать. На прошлой неделе приезжали солдаты – забрали трех телок. Вчера в этом же фургоне увезли двух больших свиней. Конечно, из захваченных российских областей они уже выпотрошили и выкачали все, что смогли. Откуда же еще брать?

А бедному люду живется здесь тоже крайне худо. Вчера наши видели на станции, как несколько немецких женщин собирали возле вагонов грязные, мороженые капустные листья. Не слишком, видимо, сытная кормежка и у расквартированных в округе защитников Рейха. На днях, когда я выколачивала и складывала возле сарая мешки, подъехали к крыльцу на велосипедах два страшно тощих солдата. Подозвали меня: «Нельзя ли, фрейляйн, купить что-либо из съестного?» Я смешалась, не нашлась сразу, что ответить. Они догадались, что я –