сбоку от перьев небольшой пятачок и протирал пупырчатую кожу намоченной чем-то ватой. Другой солдат со шприцем в руках, достав пинцетом из железной коробки иглу, всаживал ее в куру и, оттягивая на себя поршень, осторожно набирал темно-вишневую кровь, которую затем выцеживал из шприца в пробирки. Так были заполнены все штативы.

Ну и ну! Это еще что за новости? Зачем же понадобилась Вермахту куриная кровь?

Я спросила об этом у Линды, что распоряжалась в курятнике отловом кудахтающих бедолаг.

– Так надо! – ответила она загадочно и, как всегда, презрительно поджала губы. – Вам об этом знать ни к чему.

Ах вот как! Ну ни к чему так ни к чему. Мы тоже, кстати, не очень-то стремимся разгадать сию загадку. Но все же интересно – неужели эта кровь – куриная! – предназначена для лечения раненых и больных? А собственно, почему бы и нет? Доноров у них наверняка не хватает, а от гражданского населения теперь проку мало: остались лишь стар да млад.

У меня даже мелькнула тревожная мысль – а вдруг они начнут брать кровь у нас, «восточников»? Но тут же успокоила себя: да нет, – пожалуй, не рискнут: побоятся привить себе «большевистскую заразу».

После ужина решили с Симой сходить к Клаве (она уже давно звала к себе), где и просидели до половины девятого. Время за разговорами прошло незаметно – опять во всех подробностях вспоминали прежнюю нашу жизнь, рассматривали Клавины фотографии. А на обратном пути чуть не заблудились. Оказывается, пока мы там сидели, начался сильный снегопад, и мы с Симой – две клуши! – не сумев разглядеть в темноте дорогу, проскочили на брюквенное поле. Вот где перетрусили мы с ней! Кругом белое мельтешенье, сквозь которое ничего не видно – ни домов, ни леса, ни даже ворот с аркой, откуда только что вышли. Хоть смейся, хоть караул кричи, хоть плачь! Насилу-насилу выбрались оттуда. Вдобавок у меня потерялась галоша, отыскивая ее, я, чертыхаясь, ползала в рыхлом снегу, и все же, к радости своей, нашла наконец. Домой заявились обе мокрые, сердитые, растрепанные – ну и хохотали же над нами наши «керлы»[45]. Особенно веселились они еще и оттого, что, отправляясь к Клаве и прихорашиваясь перед зеркалом, мы не сказали им, куда держим путь, а кокетливо сообщили, что идем на свиданье к хорошим хлопцам.

Сейчас в доме сонное царство. Я закончила свои записи и теперь тоже отправляюсь на боковую. Подари мне, ночь, приятный сон, предоставь возможность побывать в родных сердцу местах, встретить дорогих людей!

13 декабря

Воскресенье

У нас генеральная уборка! Вчера с самого утра Шмидт отпустил всех «нах хауз», дал белила, кисти, и мы принялись наводить порядок в доме. Вытащили из комнаты все вещи, мыли потолки, стены, потом белили их, а после этого снова все втаскивали и устанавливали по местам. Василий с Леонидом белили потолок. С повязанными на головах платками, заляпанные сплошь мелом, они были похожи на бедуинов. Сима, Миша и я белили стены, а мама с Ниной выколачивали на улице матрацы, одеяла. В общем, рабочий азарт был необыкновенный.

Потом мы с Симой вымыли окна, протерли до блеска камин, надраили полы, и стало так чисто – просто загляденье! За вчерашний день успели отремонтировать лишь комнату и коридор. А сегодня, встав пораньше, доделали кухню и кладовку. После полного завершения ремонта вымылись все (поочередно) в «бане» – и осталось даже еще несколько часов для воскресного отдыха.

Да, потрудились мы на славу – комната прямо-таки преобразилась. Стало так чисто и даже намного уютней! Раньше стены казались какими-то серыми, неприглядными, а сейчас сияют и сверкают белизной. Я опять повесила свои «картины», а на стол поставила (как у Гельба) «зимний букет» – несколько засушенных золотисто-красных листьев клена с темно-зеленой пушистой сосновой веткой. Как-то осенью я принесла эти листья из леса, засушила их, и вот теперь они пригодились.

Сегодня – только мы успели все закончить – опять приходила тетя Таня – печалилась, что от Жени нет пока никакой весточки. Мы ее успокаивали: за неделю письмо вряд ли успеет дойти.

Приезжали также тетя Даша с Мишей. Пообедали с нами и хотели уже отправиться к Вере, а тут и она сама пожаловала к нам. Так и просидели все у нас до вечера.

Тетя Даша рассказывала о своем житье-бытье на сырной фабрике. Худо у них там. Ее и Мишу определили в подсобный цех – мыть бидоны и чистить огромные чаны. Весь день в пару, в духоте, в сырости. Надсмотрщица – немка, злая, как ведьма, то и дело пускает в ход плетку. Я обратила внимание, что Мишка очень плохо выглядит: лицо бледное, даже какое-то голубоватое, синяки под глазами. Да и у тети Даши вид не лучше.

Мы с Верой проводили их до вокзала, а затем я провожала Веру и тетю Таню. За разговорами (снова вспоминали с тетей Таней родное Новополье) не заметила, как отошла далеко от деревни. Обратный путь неслась бегом: к вечеру стало сильно морозить, да и чувствовала себя на пустынном шоссе как-то жутковато. Кроме того, не имея «аусвайса», опасалась нечаянной встречи с вахманом.

Уже на повороте к железной дороге встретилась небольшая ватага деревенских подростков. По-моему, эти «гитлерюгенды» были пьяны – наверное, налакались пива у фриезера. Кто-то из них сумел, по-видимому, разглядеть в темноте «OST» на моем пальто, потому что вслед раздалось грязное ругательство. Мне показалось, что был среди них тот чернявый мальчишка Эрнест, которому Леонид когда-то натрепал уши. Жаль, что совсем не оторвал их ему!

Господи, когда это все кончится?! Сегодняшняя газета снова вся напичкана хвалебными статьями о силе и мощи германской армии. Окружен Сталинград, бои ведутся уже на окраине города, фашисты смакуют, что вот-вот возьмут его… Но одна небольшая заметка заставила задуматься и вызвала много самых разных предположений. В ней говорится, что на Кавказском фронте немецкая армия после пяти месяцев успешного наступления временно из-за неблагоприятных условий (каких?!) перешла к обороне.

Что это значит? Может быть, наши войска уже гонят их оттуда, только руководство Вермахта не может в этом признаться?!

16 декабря

Среда

Проклятая каторга! Проклятая подневольная жизнь! Трижды проклятые злобствующие наши мучители! Сегодня пришел и мой черед получать от Шмидта оплеухи. Чувствую себя оплеванной и как бы заляпанной с ног до головы липкой грязью, до того все мерзко и унизительно это выглядело. Главная обида даже не от физической боли, а оттого, что