Пана дома не оказалось, на крыльцо выскочила Клара. Стрельнув в каждого глазами, лихо вскинула руку: «Хайль Гитлер!» Солдаты, «хайкнув» в ответ, повторили просьбу. Клара жеманно пожала плечами: «Вряд ли. Впрочем, сейчас позову муттер».

Вышла, опираясь на клюку, старая фрау и, как «истинная» патриотка, как мать сына-солдата… сразу же принялась горько жаловаться, что война их сделала совсем нищими, что рады бы помочь, да «нихтс кайне»[46]. Те уехали, как говорится, несолоно хлебавши.

Ну и жлобы! Это надо же – до чего жадность одолела! – у самих амбары, погреба ломятся от всякого добра, а тут для своих же, можно сказать, защитников пожалели! Да разве наши русские женщины, тем более матери, поступили бы так? Уверена – поделились бы последним. И не за деньги – даром! Честное слово, мне, чужеземке, стыдно было наблюдать эту сцену!

А нас, «восточников», Шмидт теперь совсем зажал: картошку и ту уже не хочет давать. В прошлую пятницу устроил грандиозный скандал – показалось ему, видите ли, что мы на неделю раньше пришли к нему за ней. «Городские жители, – орал, – получают картофель по полтора центнера в год на человека, а вы отращиваете себе пузо! Может быть, еще и тех подкармливаете, кто к вам каждое воскресенье таскается? Учтите: увижу – совсем ничего не будете получать! Забыли, что сейчас война, что каждый должен экономить! Я сам не ем досыта картошки!»

На шум выскочили Линда с Кларой. Линда прямо сразу засияла – не могла сдержать своей радости, видя очередное наше унижение. А Клара, эта смазливая пустышка, заметив на земле возле скотного двора две почерневшие, мерзлые картошины, подскочив, пнула их модным сапожком: «Возьмите эту картошку, может быть, насытитесь наконец!»

Шмидт громко захохотал, довольный остротой своей доченьки, ему визгливо вторили Линда с Кларой. А нам… ох как же нам (мы пришли за картошкой вдвоем с Симой) было тошно!

– У русских есть пословица: «Смеется тот, кто смеется последним», – сказала я, едва сдерживаясь, чтобы не запустить в ненавистную харю корзинкой. – Не исключено, что и все вы тоже можете оказаться в таком же положении. Тогда вспомните и еще пожалеете…

– Но-но! – в прежнем темпе мгновенно вскинулся Шмидт. – Ты, русская девчонка, будешь еще угрожать мне! Никогда вы не дождетесь, чтобы наша арийская раса оказалась у кого-то в порабощении. Это только ваш Сталин может допустить, что половина России уже под немецкой властью, а народ вывозится в Германию! Я уже говорил вам – двадцать лет будете работать на нас, немцев, двадцать! Так что лучше смиритесь и делайте, как вам приказывают! Давай сюда корзину…

Вот так теперь почти постоянно заканчивается для нас выдача тех или иных продуктов. Для меня подобные сцены – острый нож! Пожалуй, согласилась бы две недели сидеть без картошки, чем выслушивать каждый раз такое.

Ну, хватит. Слишком много потратила я и бумаги, и времени, чтобы описывать этих «арийцев».

Сегодня вечером приходил поляк Ян от Бангера. Злой и расстроенный. Рассказал, что был на суде, все за те же злополучные сапоги. Сапог у него, разумеется, не нашли, а за яблоки присудили три месяца лагерей. Ничего себе! Пострадал за яблоки, которые – мы же все это знаем! – воровал всю осень Лешка Бовкун. Вот уж действительно – без вины виноватый! Жалко Яна. А Бовкун – сволочь и гад, каких мало!

Заканчиваю. Да вот горе – нет бумаги! Где раздобыть еще тетрадь – ума не приложу. Придется, наверное, опять растерзать один из панских кулей.

25 декабря Пятница

Вот и дождались рождественских праздников! В нашем распоряжении целых три дня относительной свободы – «ничегонеделанья».

Правда, первый день уже на исходе, и промелькнул он, вопреки моим ожиданиям, так нелепо и так бесцельно, что просто хуже некуда. С утра пораньше, как всегда, прибралась в комнате, потом оделась подобающим образом, привела себя в порядок, и оказалось, что заняться-то больше и нечем. Книг, кроме Пушкина, нет. И хотя он мне никогда не надоест, но перечитывать одно и то же по нескольку раз сегодня как-то не хотелось. Была надежда, что приедет Зоя Евстигнеева – в последнем письме она писала, что постарается «выбить» у хозяина пропуск. Но прошел одиннадцатичасовой поезд, а затем и двухчасовой – Зоя так и не появилась.

Днем все наши разошлись: Василий с Мишей – к ребятам, к Бангеру, Леонид – в гастхауз к Клееманну (по приказанию Шмидта он должен отработать там неделю за конюха). Сима с мамой занимались вязанием. Маялись от безделья только я да Нинка. От скуки поиграли с ней в карты – в «Акулину» и в «дурака», а потом я тоже решила вдруг выбраться из дому. Направила свои стопы к Клаве.

Но и там ничего интересного не было, Клава еще не закончила стряпню, возилась у плиты. Разговор как-то не вязался. Вскоре в кухню явились друг за другом англичанин Бель и Леон. Бель, увидя меня, подсел рядом и сразу стал вспоминать, как мы работали когда-то вместе на молотьбе. «Я все не могу никак забыть, – сказал с улыбкой, – как ты здорово пела для меня!»

Пела? Для него?

Я возмущенно возразила – пусть не выдумывает! Никогда я ему не пела! Это он сам во все горло распевал для меня «Роз-Мари». Бель весело расхохотался, – наверное, этот великосветский «лорд» решил так подшутить надо мной – простолюдинкой.

Потом они собрались обедать, и Бель церемонно пригласил меня к столу. Его поддержали Клава и Леон. Конечно, можно было бы согласиться и посидеть в хорошей компании. Но какое-то внутреннее беспокойство все гнало и гнало меня прочь, и я, вежливо поблагодарив, раскланялась.

Пришла домой, а там уже дожидается Вера. Обрадовалась ей – наконец-то хоть один свежий человек появился у нас сегодня! Верка – молодец, все цветет и цветет. Явилась в обновках и с подарками: Нинке принесла конфеты, маме – мыло, Симе – катушку ниток, а мне (как она угадала?!) – две отличнейшие толстые тетради с вытесненными на обложке золотыми буквами: «Кассабух». Я страшно обрадовалась такому подарку, расцеловала Верку.

Вера обедала с нами, – кстати, обед у нас сегодня мировой. Главный шедевр кулинарного маминого искусства – пирог с капустой и даже торт «Наполеон». Я еще не записала сюда о происхождении сего «шедевра» и о вчерашнем эпизоде, благодаря которому наша строптивая «Ана» сумела-таки вырваться из-под панской опалы и даже, кажется, угодила Шмидту в милость.

Вчера утром Линда подошла к нам в сарай, где мы готовили солому для