и дикции. Правда, сначала, добавил угрюмый, вкусившие водки громко выражают недовольство, что, мол, кайфа-то не словили, мозгов-то нет!

— А как же они выражают это недовольство, чем? — не понял Фома.

— Чем, чем? Разве не понятно? — зло прищурился инвалид.

— Теперь понятно!.. — Фома разгадал природу тяжелого запаха заведения, и его отдельные кабинеты, откуда, между куплетами «Ямщика», доносились трубные звуки, которые он принимал за сморкание и откашливание.

— Да, — согласился он, — дикция, действительно, немножко меняется…

— Ну и? — попросил он у угрюмого прощения за то, что прервал.

Ну, а потом, сообщил инвалид, после вполне понятного шока, они приходят в ровное расположение духа и кайфуют уже постоянно, спинным мозгом. Говорят, мол, торч — лошадиный!

— И голова не болит, — добавил он и осторожно притронулся к своей, гудящей, видимо, как паровоз. — Пой да гуляй, для этого-то голова не нужна.

Тут и водочка появилась. Блинообразный малый аж светился, неся ее на подносе, угрюмый уже объяснял здешнюю технологию, что за голову половому полагалась премия — такой же стакан, и тот не чаял получить его так быстро.

Вот к быстроте-то у Фомы и были основные претензии, которые он, от стремительности происходящего, не мог пока юридически грамотно сформулировать. Тем более, что за половым, с кошачьей грацией убийцы, выступал огромный, словно сумоист, самурай с мечом наизготовку.

Судебный исполнитель, оценил Фома скорость предстоящих прений. Взгляд самурая был остр, как лезвие, а самого лезвия меча не было даже видно, таким оно было беспощадно бритвенным.

Надо было что-то делать.

— Слушай, я передумал, — остановил Фома сияющего опарой малого. — Я, пожалуй, ничего не буду… пока.

Официант оторопел.

— Как это передумал? — дернулся он. — Чем?.. Ты что?.. — Его опара стала расползаться в разные стороны от разочарования и угрозы. — Не-не-не, приятель, у нас так не делается!..

— Ну извини, брат, в следующий раз, сейчас не могу!

— Какой следующий раз, ты чё?! — рассвирепел половой и брякнул поднос на стол.

Стакан устоял, но водка слегка расплескалась и родной, сивушный запах освежил затхлую атмосферу заведения.

— Так это что, отказ? — зловеще спросил он. — Ты отказываешься?

Угрюмый отрицательно качнул единственным пальцем: мол, осторожно! — но Фома его не понял.

— Да, я отказываюсь! — подтвердил он, и тут же узнал, что отказываться от заказа нельзя, то есть можно, конечно, но за отказ тоже сносят голову.

Малый злорадно хихикал, угрюмый сочувственно кивал, самурай приближался, как ниндьзя — мелкими, незаметными шажками, карауля каждое движение строптивого клиента. Даже Ирокез не успеет, понял Фома. Выбор у него был, но какой-то безрадостный: либо ему сносят голову просто так, либо за водку, и пусть еще скажет спасибо.

Половой, в угаре предстоящей премии, объяснил ему, как это будет выглядеть: Фома запрокинет голову для глотка, а Кензо моментально снесет ему голову, так что водка польется прямо в пищевод, минуя гортань. Кензо сладким «хаджиме» подтвердил, что так оно и будет.

Так оно и было… потому что угрюмый не выдержал пытки искушения запахом свежей пшеничной, и потерял-таки голову, в прямом, конечно, смысле, потому что другого смысла здесь не бывало. Фома успел увидеть, как он судорожно вздохнув, зацепил единственным пальцем стакан и алча жадно приложиться к нему лопнувшими от желания губами…

Но головы у него уже не было и водка лилась прямо в шею — все, как рассказывал оплывший малый. Кензо был мастером своего дела, рука угрюмого даже не дрогнула, сливая водку в зияющее отверстие шеи, пока не появилась кровь. Половой сладострастно хрюкнул, схватил голову за волосы и бросился на кухню, визжа, что сегодня у него будет все — мясо, девки, цыгане. Кензо с достоинством удалился, даже не взглянув на Фому, который уже держал меч.

Мама дорогая, утерся Фома салфеткой, а потом попросил Ирокез исчезнуть из вида, но не из руки, больше он таких фокусов не допустит. Так — куда? Где он?.. И тут угрюмый, кровь которого еще только запекалась на плечах, недовольно заворчал, где, мол, кайф? не чувствую!.. Потеряв голову, он все забыл, кроме того, что должен захмелеть. Сидеть рядом с ним, от его «ворчания» стало невозможно…

— Полный стакан водки, вы что, черти?! — Стучал он единственной рукой по столу и требовал прихода, но не церковного, а настоящего, и все громче и громче, и все ближе к матери.

Фома поспешил покинуть заведение, попутно поражаясь этому феномену. Человеку требуется целый год, чтобы научиться говорить «мама», а жопе достаточно одной минуты, чтобы послать вас к «матери» кратчайшим путем!..

Попутно он получил наглядный урок, что центр «прихода» находится в голове, а жопа отвечает только за расход и послушно и бессловесно тащиться, пока голова на месте. Но как только голова слетает, понимаешь, кто главный в организме. Да-а!.. Какова же сила недовольства, если она заставляет тайные уста говорить не имея артикуляционного аппарата? Тайная пружина! Может быть, недовольство, а не лень — двигатель прогресса?

И еще одно он понял… в человеке все прекрасно, но решил никому не говорить…

Он бросался из одной двери бестолкового помещения в другую, но все они вели в отдельные кабинеты, где задницы, словно курские соловьи, в одиночку или хором, выводили повстанческие рулады: где кайф, заднепроходимцы?! на баррикады!..

Выхода из кабака не было и даже дверь, в которой исчезли половой и Кензо, привела его снова в кабинет, где жоп было уже так много и разнообразно, что нечем было дышать от цыганщины, что неслась из их уст. Эти гуляющие, кажется и не заметили метаморфозы произошедшей с ними, причем одна из них была подозрительно огромна и бела, как сдоба, и подпускала запашок тихоокеанского бриза над гниющими водорослями…

Неужели так быстро? Но Кензо?.. Он что сам себе снес голову за водку — «пока несли саке»?.. Большой мастер! Поражал уровень сознательности, если это так, не говоря уж о степени изощренности придумавшего все это. Кто он? И все-таки где выход?..