Оставалась только глухая стена, напротив кабинетов и она тускло мерцала огоньками цветомузыки. Да еще высокий потолок со стальными конструкциями, которые словно разноцветными глазами рассматривали его красными, желтыми и синими фильтрами фонарей. Потолок был недосягаем, поэтому Фома решил обследовать сначала стену, должен же здесь быть выход.

Откуда-то приносили водку?! Или это был единственный стакан в заведении? Но кто-то же снес головы Кензо и цыганам?.. И даже если это сделал сам Кензо, должна же была появиться водка, из-за которой он сам себя решил? Неужели всех за один стакан? Да и закуска, еще дымящаяся, не с неба же она свалилась?

Стена оказалась гораздо дальше, чем он предполагал. И чем ближе он к ней подходил, тем яснее понимал, что она недостижима. Стены не было! Свет, бивший сверху и из щели в полу, создавал полную ее иллюзию. Световой занавес!..

Фома перешагнул световой поток и… у него остановилось сердце, потому что грянул гром. Пока он сообразил, что это аплодисменты, вспыхнул свет. Миллионами солнц ослепил он Фому, после душного полумрака. Он вспомнил это ощущение и понял, что оказался на сцене.

— Бра-во! — неслось отовсюду, и он увидел зал, огромным амфитеатром окружающий сцену, на манер греческого Одеона, времен Софокла, и уходящий, ступенями рядов, куда-то ввысь, к неизвестным темнобирюзовым небесам. Огни цветомузыки были, на самом деле, цветными фонариками в руках зрителей, которые они теперь бросали к его ногам, словно новому Нерону.

— Бра-во!..

Внезапно все стихло. Он стоял напрягшийся и взъерошенный, не зная, чего, собственно, ожидать в следующий момент. Потом из-за кулис вышла дама в свободном и полупрозрачном одеянии греческих богинь или гетер. Нет, все-таки, богинь, потому что вид ее был тоже величествен и прекрасен, как и тонкий пеплум без туники, хотя и странен.

Когда она подошла ближе, Фома понял, чем — она была бледна, как смерть и так же, как смерть, обаятельна. К тому же, один глаз у нее, оказался закрытым наглухо, как дачный домик зимой, и вообще вид у мадам был весьма и весьма примороженный. Снежная королева! Смилла! И это не было аллегорией, Фома почувствовал её ледяную тяжесть у себя на руке. И никакой, оживляющей любую фигуру, эротики, несмотря на классическую красоту его нечаянной спутницы, не ощущалось и в помине; открытый глаз смотрел такой арктикой, что хотелось только в баню.

Они шли по длинному, выдающемуся в зал просцениуму в полной тишине и тишина им кланялась, застывшими, согнутыми фигурами. «За что?» — не понимал Фома, но тоже благосклонно склонял голову в ответ, стреляя, исподлобья, взглядом по сторонам на случай по имени «кензо». И ни слова ни от благодарных зрителей, ни от холодной красавицы! Только всеобщий поклон.

Впрочем, оказалось, что кланяются вовсе не ему, а его спутнице, его самого почти не замечали. Это выяснилось, когда они прошли, наконец, бесконечный просцениум и амфитеатр чудесным образом оказался огромным залом. Навстречу им теперь уже шли роскошно одетые дамы, с кавалерами и без.

— Ваше величество! — шелестели они, склоняясь в глубоком реверансе. — Примите наши уверения!

И далее следовали затейливые признания в чем-то очень неискреннем.

Дамы благоухали и ахали, кавалеры били каблуками, словно жеребцы и пожирали его спутницу глазами, полными страха. На Фому смотрели, как на обстоятельство при.

Её непонятное величество продолжала молчать, словно пораженная сомнамбулизмом и афазией. Она, казалось, не видела и не слышала ничего, Фома тоже перестал отвечать на поклоны, чего, впрочем, никто и не заметил. Становилось все многолюднее, по мере продвижения, все изысканнее парфюм и реверансы дам и ярче искры из-под копыт кавалеров и, наконец, роскошный зал брызнул в глаза ослепительным взрывом огромной люстры…

— Браво, граф, вы нас позабавили!..

Огромный черный трон в центре сияющего зала, два величественных рога священных нарвалов на его спинке, вместо нимба, золото и пурпур парчи — царская ложа била сиянием прямо в глаза.

Его вели сюда.

— Нет, правда, граф, откуда такие таланты?.. Я первый раз смотрел с таким интересом «Теряющих голову», интрига сохранялась до конца, но конец потряс всех. Такого катарсиса не испытывал сам Аристотель! Теперь понятно, что он имел в виду. Мы так катарснулись, что к черту псилобицин! Браво, граф, право слово, браво! И…

Голос умело смодулировал смысловой переход:

— Добро пожаловать умереть!!

Снова раздались оглушительные аплодисменты. Фома, наконец, рассмотрел говорившего, тот был совершенно лыс, с лицом убедительным и интеллигентным, как создатель предвыборных технологий. Но это не был Плуто, каким его описывали школьные учебники Ассоциации, незнакомец кого-то напоминал, но кого?

— Или добро пожаловало умереть? — переспросил восседающий на троне, с едва заметной усмешкой. — Впрочем, говорят, ты у нас уже был…

Скупой жест рукой и Фома увидел Мамашу Конец Всему, скромно улыбающуюся ему из толпы одной из своих масок. «Я тебя, суконца, по кусочку съем! — обещала эта маска крупными буквами. — Ишь чего удумал, в колодец сигать!..»

Еще один выразительный жест, и он увидел добряка Папашу Каюка, а за ним и много других знакомых образин и выражение их физиономий было далеко не вегетарианское.

— Да-да! — подтвердил сидящий их намерение. — И мы хотели пустить тебя по кругу, не по малому, с которого ты сбежал, а по большому, включающему двадцать четыре уровня пищеварения!

— Да-а! Да-а! — тихо, но так плотоядно зашелестело вокруг, как будто Фому уже полили соусом.

На «поданного к столу» графа высунулись облизнуться такие морды, что он едва отвел глаза. Уродство было настолько запредельным, что подавляло инстинкт самосохранения, хотелось зачарованно идти в эти разинутые пасти и клювы.

— Но!.. — Повелительный знак рукой: молчать, не двигаться! — Ты же сам пришел, поэтому мы передумали…

Шатия вокруг него разочарованно замерла.

— Мы для тебя приготовили пятьдесят два уровня! — загремел голос снова. — Плюс еще два!!

— О!.. О!.. О!.. — сдержанно завыли на разные голоса дамы и их кавалеры; одежды на них стали превращаться в жесткие панцири