Истовый пролеткультовец, а затем член РАППа, Билль ненавидел буржуев и “буржуйскую” культуру. К этой категории он относил, в частности, Большой театр. Как-то ему поручили провести там облаву, во время которой Билль и его товарищи арестовали спекулянтов и других “контриков”. После этого Большой театр навсегда стал ассоциироваться для Билля с подобной публикой. “Он вставал на дыбы при словах «балет» и «опера»: «О, этот абсурд, где люди, умирая, долго еще поют?!»”[381]

Но настоящим абсурдом стало назначение Билля на пост директора Большого. Ведь всем было известно, что Билль во всеуслышание возмущался, почему советская власть до сих пор не прикрыла это не нужное пролетариату заведение.

Когда Луначарскому принесли приказ о назначении Билля, нарком просвещения, он, как рассказывали, побледнел и немедленно отправился в Совнарком, где добился его аннулирования. Таким образом, Билль побыл директором всего несколько часов, и ему не удалось реализовать свою заветную мечту о разгоне Большого театра.

Но возмущенное письмо Сталину Билль написал не о Большом, а о пьесах Михаила Булгакова. Он считал их контрреволюционными и недоумевал, почему их разрешают ставить на сценах советских театров. Сталин ответил Биллю 1 февраля 1929 года: “Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает”[382].

Попутно Сталин ответил также на затронутую Биллем тему о “головановщине”: “«Головановщина» есть явление антисоветского порядка. Из этого, конечно, не следует, что сам Голованов не может исправиться, что он не может освободиться от своих ошибок, что его нужно преследовать и травить даже тогда, когда он готов распроститься со своими ошибками, что его надо заставить таким образом уйти за границу”[383].

Об этом письме Сталина моментально узнали в театральных кругах Москвы. Но интересно, что, когда к Сталину обратились с просьбой о его публикации, он отказался, сказав, что это всего лишь “личная переписка”. Однако в 1949 году Сталин счел нужным включить этот текст в 11-й том своего собрания сочинений, издание каждого тома которого встречалось как появление новой Библии.

В 1949 году в специальном примечании к письму к Биллю (несомненно, сформулированном самим Сталиным) подчеркивалось, что “группа артистов Большого театра во главе с дирижером Головановым выступала против обновления и создания нового репертуара, соответствующего возросшим требованиям широких слоев трудящихся и задачам социалистического строительства. ‹…› Принятые партией меры по перестройке работы советского театра обеспечили преодоление «головановщины»”[384].

И это было напечатано и обсуждалось на бесчисленных собраниях и политинформациях сразу же после того, как Голованов получил свою очередную Сталинскую премию за постановку “Бориса Годунова” в Большом театре, где он занимал пост главного дирижера. Вдобавок в 1948 году Голованов был удостоен звания Народного артиста СССР!

В этом был весь Сталин. Одной рукой возносил Голованова, а другой одергивал его.

* * *

В отношениях с Головановым – как и с другими деятелями культуры, за творчеством которых он следил лично, – Сталин позиционировал себя как отца-деспота, награждающего за успехи и хорошее поведение, но строго взыскивающего за проступки и неповиновение. Причем “детям” вменялось в обязанность самим догадываться, что́ может вызвать гнев “сурового, но справедливого” папаши. Это должно было держать их в постоянном напряжении.

Случай Голованова в этом смысле характерен. Он несколько раз попадал у Сталина в немилость, которая вызывалась сменяющимися политическими целями вождя. При этом сам-то Голованов, будучи личностью цельной, хотя и далеко не идеальной, оставался самим собой.

К примеру, одним из главных аргументов против Голованова в кампании 1928 года было обвинение в антисемитизме. Якобы Голованов в приватном разговоре сказал, что “Борисом Годуновым” в Большом театре должен дирижировать русский. Имелась в виду нашумевшая постановка этой оперы Мусоргского в 1927 году дирижером Арием Пазовским.

Пазовский был евреем. Но главное заключалось в том, что он был во многом творческим антагонистом Голованова. Подход Голованова к оперному спектаклю был в первую очередь эмоциональным, а у Пазовского – скорее рациональным: он старался как можно точнее следовать указаниям композитора, в то время как Голованов частенько перекраивал партитуру, если это казалось ему нужным для достижения желаемого эффекта.

Да и личности они были совершенно разные: сдержанный, застегнутый на все пуговицы Пазовский – и размашистый, темпераментный и в быту, и у пульта Голованов. Единственное, что их роднило, – высочайший профессионализм и влюбленность в Большой театр.

Есть ли основания называть Голованова антисемитом? Современники свидетельствовали об отличных отношениях Голованова со своими коллегами-евреями, да и оркестр Большого театра, как и другие московские музыкальные коллективы, включал в себя много евреев. При этом никто из оркестрантов не обвинял Голованова в антисемитских выпадах. Хотя некоторые из них – и евреи, и русские – были недовольны его грубостью и бесцеремонностью на репетициях.

Почему же Сталин все-таки согласился с увольнением Голованова из Большого театра в 1928 году? Ответ, как всегда, следует искать в политической ситуации текущего момента. Сталин, по определению пламенного антисталиниста Александра Солженицына, обладал “несравненной политической мерой”[385].

Диктатор умел беспрестанно менять свои тактические позиции. В стране в это время была развернута широкомасштабная кампания против антисемитизма, который еще в 1918 году по инициативе Ленина был объявлен – впервые в мире! – вне закона. В Агитпропе ЦК (Отдел агитации и пропаганды ЦК ВКП(б)) одно за другим проводились специальные совещания на эту тему, в газетах публиковались призывы к борьбе с антисемитизмом.

Выступая на XV съезде партии в декабре 1927 года, Сталин сказал об антисемитизме: “С этим злом надо бороться, товарищи, со всей беспощадностью”[386].

Историки отмечают, что в это время антиеврейские лозунги имели широкое хождение в среде людей со старорежимными взглядами, недовольных советской властью. Сталин считал необходимым дать им отпор. Он решил, что в этой ситуации, несмотря на заступничество за дирижера таких уважаемых вождем деятелей культуры, как Станиславский, Обухова и многих других, защищать Голованова ему невыгодно.