– Что ж… да… в этом году было много всего, – говорит он. – Но если не считать того, что… ну, ты понимаешь… то, может быть, все было не так уж и плохо…

Дженет покусывает его ухо, что Томасу весьма приятно. А потом она шепчет:

– Я готова попробовать снова.

На какое-то безумное мгновение ему приходит в голову, что она имеет в виду Дэвида Боуи. Но потом Дженет добавляет:

– Я про ребенка. Я готова попробовать снова.

– Ну, думаю, с этим не стоит спешить, – рассудительно произносит Томас.

– Я хочу завести ребенка. – Дженет прижимается к нему всем телом.

У Томаса вырывается нервный смешок.

– Что, прямо здесь, в гостиной у твоих родителей?

Дженет отступает на шаг назад, держа его на расстоянии вытянутой руки и заглядывая ему в глаза.

– Так ты хочешь попробовать снова или нет?

Томас не знает, что сказать, но, пока он подбирает слова, становится слишком поздно. Дженет начинает кричать, швыряет свой стакан о стену, и все в комнате останавливаются и смотрят на них. Томас не может разобрать и половины из того, что она выкрикивает, но суть ему ясна. Он никогда не хотел детей. Он даже не расстроился, когда она потеряла ребенка. Он эмоционально недоразвитый, инфантильный мужчина, который думает, что можно идти по жизни вот так – выполняя свою дурацкую, бессмысленную работу Франкенштейна, слушая свою дурацкую, бессмысленную музыку, выходя на свои дурацкие, бессмысленные пробежки и печатая протоколы своего дурацкого, бессмысленного комитета жильцов.

Его дурацкая, бессмысленная жизнь, говорит Дженет, совершенно, совершенно бесполезна.

Ее, рыдающую, уводят на кухню мать с подругами. Отец Дженет собирает осколки разбитого стакана и свирепо смотрит на Томаса.

– Новый год испорчен, – говорит он, и Томас остается стоять посреди комнаты, в то время как все остальные делают вид, будто не обсуждают произошедшее. Больше всего в этот момент ему хочется взорваться и покончить со всем этим, разбив Си-Ди-проигрыватель с бесконечно несущимся из него слащаво-радостным рождественским альбомом Дэниэла О’Доннела, словно кувалдой бьющего его по голове.

Томас понятия не имеет, каким образом и для чего они продержались вместе последующие годы, и у него нет ни малейшего желания делиться с Клаудией душераздирающими подробностями постепенного умирания их брака, когда они в конце концов превратились лишь в двух соседей по квартире, едва разговаривающих и проходящих мимо друг друга, как совершенно чужие люди: он уже давно спал в отдельной спальне, превратившейся в его комнату, с проигрывателем и горами пластинок до потолка. Однажды Дженет вздыхает и произносит то, что уже давно было им обоим известно. Все кончено.

– У тебя появился кто-то другой? – спрашивает он, поскольку именно это, как ему кажется, следует говорить в такой ситуации.

– Нет, – отвечает она. – И пока мы вместе, ничего такого не будет. Но в будущем кто знает? Мне тридцать восемь. Для меня еще не все потеряно. Я все еще могу найти свое счастье. И ты тоже.

– Я счастлив, – произносит Томас, и его глаза наполняются слезами.

– Если ты счастлив, то это вопреки, а не благодаря мне, – говорит Дженет. – Я взяла на работе отпуск на неделю. Поеду к родителям. Было бы хорошо, если бы ты переехал к тому времени, когда я вернусь.

– Мы можем остаться друзьями? – спрашивает Томас, зная, что это звучит как фраза из дешевой мелодрамы.

Дженет смотрит на него, и он с горечью размышляет о том, куда делся блеск ее зеленых глаз, так очаровавший его в их первую встречу, когда она потеряла это сияние и почему он никогда не замечал, что его больше нет?

– Разве мы когда-то были друзьями?

Элли встречается с Дэлилом в бургерной, где она работает, и он уже ждет ее за столиком у двери, накупив еды.

– Я взял для тебя куриный бургер, картошку фри и шоколадный молочный коктейль. – Дэлил поднимается, когда она подходит, и галантным взмахом руки приглашает ее присесть на пластиковый стул, словно они пришли пообедать в дорогой ресторан. Потом, увидев выражение ее лица, он спрашивает: – Ты не любишь куриные бургеры?

– Почему нет? – Элли усаживается на стул. – Просто не люблю, когда люди решают за меня.

Дэлил садится и критически ее оглядывает.

– Отлично выглядишь, – выносит он свой вердикт.

– Я не знала, что надеть. – Элли смущенно похлопывает по своим джинсам и черной майке под толстовкой.

– Все отлично. Замечательно. – Он склоняет голову набок. – Ты выглядишь как-то по-другому, когда волосы собраны наверх. И ты умеешь краситься. А большинство девчонок в школе накрашены так, как будто собираются выступать в цирке. Или сниматься в «Оно» Стивена Кинга. Или в рекламе, как клоун на вон том плакате.

– Ладно, а где вообще эта вечеринка?

– Это одно местечко в промзоне, ну, знаешь, где проходит автотрасса. Туда нужно ехать на автобусе. Взять тебе еще чего-нибудь поесть?

– Нет, этого достаточно, – вздыхает Элли, окидывая взглядом зал бургерной, стараясь избегать зеркал, чтобы не видеть в них свое лицо, кажущееся еще более бледным и изможденным в холодном белом свете. Она замечает кого-то из знакомых, освобождающих корзины для мусора, и кивает им. Друзей у нее тут нет – так же как и на других ее работах. Так же как и в школе. Элли смотрит на Дэлила: он одет в белую рубашку с широким воротом и коричневым узорным принтом, вероятно, позаимствованную из шкафа его отца. Как бы то ни было, она ему идет. Дэлил протирает запотевшие очки и, моргая, смотрит на нее. Внезапно Элли потрясенно осознает, что, возможно, Дэлил – ее единственный друг на всем свете.

– А тебе вообще нравится грайм? – Он снова надевает свои очки. – Лично я к нему как-то ровно дышу. Хотя нечто более политическое мне нравится. Вот, например, Скепта. «Shutdown». Помнишь эту песню, года два назад? «Me and my Gs ain’t scared of police, we don’t listen to no politician»[13]. Но в общем-то я не так увлечен всем этим, как мой брат Ферди. Он просто жить без этого не может. А знаешь, что мне нравится? Много всего. «Carpenters», например. «Calling Occupants of Interplanetary Craft»[14]. Вот это классная песня. Ха, это напомнило мне, как твой маленький братец сказал, будто говорил по телефону с майором Томом. Ну и насмешил! А этого астронавта, кстати, показывали в новостях. Вернее, не показывали, а говорили о нем. Что-то насчет того, что ему нужно совершить выход в открытый космос, чтобы наладить неработающую антенну или что-то типа того.

Пока Дэлил болтает, Элли ест, с удивлением и завистью думая о том, с какой спонтанностью и непринужденностью он разговаривает о чем угодно, легко перескакивая с одной темы на другую, как пчела с цветка на цветок в поисках пыльцы. Элли пытается вспомнить, каково это – быть таким беззаботным и не думать о взрослых проблемах, как приходится ей. Потом она вдруг замечает, что Дэлил перестал говорить и выжидающе на нее смотрит.