Джеймс кивает.

– Пожалуйста, отдай мне коробку, Оскар.

– Что? Эту ерунду? – с этими словами он роняет ее на асфальт. – Упс!

Джеймс растерянно смотрит на коробку, лежащую на земле. Но с макетом все в порядке. Он цел.

– Упс, – снова говорит Оскар и изо всех сил наступает на коробку ногой.

Затем к нему присоединяются и его дружки, которые принимаются с остервенением пинать и топтать макет, пока он не превращается лишь в груду изорванного и искореженного картона. Оскар берет фигурку бабушки и медленно сминает ее в руке перед лицом Джеймса – так, что от нее остается разноцветная пластилиновая масса. В конце концов он швыряет ее на остатки истерзанного в клочья макета.

– Хорошая новость в том, что теперь мы квиты, деревня, – со злобной ухмылкой говорит Оскар. – Не путайся больше у нас под ногами.

Они с хохотом уходят в сторону школьных ворот, оставив Джеймса стоять в оцепенении над останками их последней надежды спасти семью.

– Что? Что они сделали? – произносит Элли со спокойствием, совершенно не вяжущимся с ее едва сдерживаемой яростью.

– Они бросили мой макет на землю. А потом топтали, пока от него ничего не осталось.

Элли закрывает глаза и мысленно считает до десяти, но, когда она снова их открывает, Джеймс все так же сидит перед ней с залитым слезами лицом. Катастрофа никуда не исчезла.

– Ты рассказал все учительнице? Миссис Бриттон?

Джеймс качает головой.

– Она разве не спросила тебя, где твоя работа для конкурса?

– Я пообещал ей, что принесу все завтра. Сказал, что просто забыл макет дома. Она была не очень довольна.

У Элли вырывается прерывистый вздох.

– И… что теперь? Ты сможешь сделать все заново за сегодняшний вечер?

Лицо Джеймса морщится, и он качает головой.

– Нет, я не успею. И я уже не хочу ничего делать. Я хочу просто забыть это.

– Джеймс. – Голос Элли едва не срывается на крик. – Джеймс! Ты понимаешь, что это наш единственный шанс?

Он грустно кивает. Глэдис откашливается. Они оба смотрят на бабушку, и она произносит:

– Свет праведных весело горит, светильник же нечестивых угасает.

– Что? – хмурится Элли. – О чем ты говоришь, бабушка? – Потом она снова поворачивается к Джеймсу: – Ты должен это сделать. Ты должен попытаться. Я могу помочь тебе…

– От высокомерия происходит раздор, – продолжает Глэдис, – а у советующихся – мудрость.

– Ничего не получится! – кричит Джеймс. – У меня нет ни красок, ни пластилина, ни светодиодов! У нас нет даже коробки! И мы не можем ничего купить, потому что у нас и так нет ни на что денег! Ничего нельзя уже сделать.

– Богатство от суетности истощается, а собирающий трудами умножает его.

– Замолчи! – кричит Элли, вскакивая с дивана. – Замолчи, замолчи, замолчи!

– Не кричи на нее! – вопит Джеймс. – Она ни в чем не виновата!

Элли стискивает руками голову.

И у нее вырывается пронзительный крик.

Все умолкают.

– Я сыта по горло! – кричит Элли, стуча себя ладонью по лбу. – Да, черт возьми, сыта по горло! Всеми вами! Я бьюсь изо всех сил, чтобы как-то удержать нашу дурацкую семью на плаву, а вам хоть бы что. Ты умудрился, чтобы тебя травили в школе, а она окончательно уже выживает из ума. Все. Хватит. С меня достаточно.

– Элли, – говорит Джеймс с широко раскрытыми глазами. – Ты меня пугаешь.

– И правильно, тебе пора уже пугаться! – вопит она. – Нас выселят из дома и разлучат, бабушку отправят в дом престарелых, а мы попадем в какой-нибудь жуткий, убогий приют, и если ты думаешь, что та кучка богатеньких сопляков – это хулиганы, то ты еще не видел настоящих хулиганов, Джеймс. В общем, для нас все кончено. Все кончено.

Элли оглядывается в поисках своего рюкзака и, порывшись в нем, достает телефон.

– Что ты собираешься сделать? Ты хочешь позвонить майору Тому?

– Нет, конечно. – Элли тыкает пальцами в клавиатуру. – Это из-за него у нас все запуталось еще хуже. Нам не надо было его слушать. Нужно было решать все как-то более благоразумно.

– Тогда кому ты звонишь?

– Вот оно, разгадка где-то близко, – говорит Глэдис. – Притчи. Конечно же, никаких сомнений.

– Элли, кому ты звонишь?

Она игнорирует Джеймса и, дозвонившись, произносит в трубку:

– Дэлил? Это я. Давай встретимся, только скажи где. Часов около восьми. Я хочу пойти на твою вечеринку.

Потом Элли слушает, не отводя глаз от Джеймса, и говорит:

– Что изменилось? Всё. И в то же время ничего. Я просто решила, раз уж и вправду всему конец и уже ничего не поделаешь, то я хочу, по крайней мере… как это говорят? Зажечь напоследок, а не распускать сопли.

– Знаете, на самом деле я с трудом представляю вас женатым. Вы кажетесь не таким человеком.

Клаудия и Томас разговаривают по телефону «Иридиум», но в трубке все время трещит и шипит и раздается какое-то слабое эхо, кажущееся голосами летающих в космосе призраков. В то утро директор Бауман связался с ним, чтобы сообщить, что связь между его компьютерным терминалом и Центром управления скоро будет потеряна и ее вряд ли удастся восстановить. Так что ни Интернета, ни Скайпа больше не будет. Единственная возможность все наладить – совершить выход в открытый космос и отрегулировать антенну.

– Но у нас ведь есть еще телефон «Иридиум», – говорит Томас.

– Это ненадолго, – отвечает директор Бауман. – Так что вам, в любом случае, придется совершить выход в открытый космос. Причем в самое ближайшее время. Мы не можем потерять с вами связь. Это будет катастрофа для всего проекта. Это будет катастрофа для БриСпА. И это может стать катастрофой для вас. Думаю, в глубине души вы, конечно же, все понимаете. Так что вам придется просто принять, что вы должны в конце концов совершить этот выход, чтобы наладить антенну.

– Я подумаю об этом.

Бауман сдвигает брови, отчего они становятся похожи на двух молей, занимающихся любовью.

– Это не обсуждается, Мейджор. Вы просто должны это сделать. Точка.

– Вы понятия не имеете о том, какой я человек, – говорит Томас позже в разговоре с Клаудией.

– О, думаю, сейчас я уже довольно неплохо себе это представляю. – Возникает пауза, и отчетливо слышится, как Клаудия что-то отпивает.

– Вы пьете вино? – спрашивает Томас.

– Ну разумеется. Сейчас десять часов вечера.

– Итак, что вы хотите услышать сегодня?

В течение недели он рассказал ей все – про Питера, про смерть его отца, про инцидент в кинотеатре. И Томас с удивлением обнаруживает, что от этого внутри него происходит как будто катарсис – когда события его жизни обретают в его рассказах вид историй, имеющих начало и конец, а не выглядят той бесформенной, непонятной массой, какой они казались ему тогда, когда все это происходило с ним на самом деле.