Талила, воровато оглянувшись по сторонам, позволила себе мимолетно прикоснуться к его руке. — Идем, ты должен отдохнуть. Завтрашний день будет ничем не легче.

— Иди, — он дернул плечом. — Я еще постою.

— Тогда я тоже останусь, — заупрямилась Талила и скрестила руки на груди.

Она была готова поклясться, что на его губах промелькнула усмешка.

— Мы отомстим за них, — спустя время сказала она.

— Я знаю, — равнодушно кивнул Мамору.

Это все, что им оставалось. Мстить.

Когда погасли последние красные искры в углях, он нехотя повернулся к пепелищу спиной и скользнул взглядом по гарнизону. Советник Горо ждет от них завтра ответа, и все время, пока трещало и шипело пламя, он раздумывал о том, чтобы не послать Императору отрубленную голову уже его советника. Желание было почти непреодолимым, и даже то, что посланники и переговорщики считались неприкосновенными, не сдерживало Мамору.

В чем разница между советником Горо и госпожой Рин? Почему ее можно было убить, а его — нет?..

Мамору прошел мимо разожжённых костров, вокруг которых собрались его люди, прямо в шатер, и, помедлив, Талила направилась за ним. То, что случилось утром, казалось ей каким-то наваждением. Сном.

Она потеряла над собой контроль, расплакалась у него на руках — уже одно это заставляло кончики ушей пылать от стыда. Но после… Наверное, Мамору тоже собой не владел, ничем иным она не могла объяснить, что сделал он.

«Ты — величайшая драгоценность».

А губы до сих пор обжигал его поцелуй.

На который она ответила. Неумело, сквозь слезы и рыдания, но ответила.

И за это теперь ей было стыдно вдвойне.

Их прервал шум: полководец Осака вернулся с самураями, чтобы позаботиться об останках, привезенных советником Горо. Едва заслышав чужую поступь, Талила отпрыгнула от Мамору сразу на несколько шагов и принялась суетливыми движениями одновременно вытирать щеки и губы. Он же степенно поднялся на ноги, оправил куртку и встретил своего полководца спокойным взглядом.

И время с той минуты ускорило ход. Пока часть самураев занималась погребальным костром, Мамору и Талила вместе с полководцами сидели над картой Империи. Промедление было дня них подобно смерти. После поступка советника Горо стал предельно понятен настрой Императора. Предателей он собирался уничтожить любой ценой. И любыми методами. Он уже разорил, а может, полностью разрушил родовое поместье Мамору. Вырезал всех, кто был ему дорог. Да еще и бросил их головы ему под ноги в насмешку.

И назидание.

Но главным для них было действовать с холодной головой. И не поддаваться эмоциям, которые в тот день у всех лились через край. Цена ошибки была слишком велика, чтобы ее допустить.

Но думать рационально и отстраненно могли не многие. Увиденное повлияло на всех, даже на умудренных жизнью воинов, которые на своем веку встречали всякое.

Но одно — разить врага на поле боя.

Совсем другое — напоказ отрубать головы старухам и служанкам. Это — пощёчина, это — оскорбление их всех.

Такие мысли крутились в уме Талилы, пока она торопливо шагала вслед Мамору по лагерю. Но, когда они оба вошли в шатер, все размышления куда-то испарились. Им на смену пришла звенящая, тревожная тишина.

Резкими, рваными движениями Мамору расстегивал пояс. Он швырнул — впервые! — ножны на футон и потянул воротник куртки, словно он его душил.

Застыв у полога, Талила молча за ним наблюдала, пока он круто не повернулся к ней лицом, и тогда она опустила взгляд в землю.

«Я — воин. Я — самурай, — напомнила она себе, тяжело сглотнув. — Не сопливая девчонка. Идет война, и я не стану... не стану переживать ни о чем, кроме наших врагов».

— Нам нужно поговорить, — сказал он, и Талила почувствовала, как тревога подступила к горлу.

Она смогла лишь деревянно кивнуть и, повиновавшись его жесту, опуститься на свой футон напротив него.

— О том, что ты сказала утром.

Талила мысленно выругала себя, когда ощутила острую горечь разочарования. Какая-то глупая, очень глупая часть нее желала услышать: «о том, что я сделал утром».

Ее отец был прав. Женщинам не место на войне. Она позорит себя, его, свое имя, свой мертвый род.

— Ты не проклята, Талила. Как не проклят и твой дар.

Ей показалось, своими словами он ударил ее под дых. Воздух с резким шипением вышел из легких, и она раскрыла рот, пытаясь вдохнуть, но не смогла: скрутивший горло спазм помешал.

— Моя магия слишком важна и ценна. Я помню, — все же просипела она и опустила голову, позволив чёрным волосам скользнуть ей на лицо и закрыть его от прожигающего взгляда Мамору.

И потому она не увидела, как он дернулся, словно его тоже кто-то ударил.

— Это так, — тяжело произнес он. — Но не в этом дело. Ты... ты не хотела никому причинить зла. Вот что главное.

— Откуда ты знаешь? — она посмотрела на него сквозь темные пряди волос и вновь уперла взгляд в футон. — Может, хотела. Может, потому огонь не удалось унять, пока он не сжег все дотла.

Мамору нахмурился.

— Потому что я знаю тебя, — просто обронил он, и Талила издала звук, похожий на задушенный всхлип.

— Не знаешь, — прошептала она сухими губами. — Не знаешь. Чем я отличаюсь от Императора, которого ненавидят и презирают за его жестокость? Я одной своей ладонью уничтожила целый город... вместе с невинными людьми...

— Это не так. Я знаю о жестокости Императора все.

Что-то в его голосе заставило Талилу поднять голову и отвести от глаз волосы. Выражение лица Мамору напоминало застывший камень. Они почти не говорили о его печати с того дня, как она ее уничтожила. Но сейчас он имел в виду именно ее.

Он скривился, заметив ее взгляд.

— Ты меня жалеешь.

— Нет! — вскинулась Талила, но обманывать у нее всегда получалось скверно.

— Но, видишь ли, эта жалость — и есть то, что отличает тебя от него. И от многих, многих других.

В носу защипало, и Талила сдвинула брови, пытаясь сдержать слезы. Плакать второй раз за день она не будет.

— Но это не понять со стороны. Для всех я буду проклятой убийцей. Той, которая разрушила их дома, сожгла город. Той, которой будут пугать непослушных детей, чтобы не баловались… — прошептала она горько и вновь опустила голову.

Волосы поползли вниз, но закрыть ее лицо им не позволила рука Мамору.